Лекции о пении Сладковского Михаила Константиновича

"Лекции о пении, 

Сладковского Михаила Константиновича"

Часть сохранившихся лекций о пении солиста Большого Театра и

мастера преподавания оперного сольного пения через «У»

Сладковского Михаила Константиновича.

 Станция Известковая, 1946 год.

                                                                       
Эта брошюра посвящается светлой памяти

солиста ГАБТа Сладковского М.К. и

его ученика солиста ГАБТа Лаптева А.П.

Повествование в этой брошюре

ведётся от лица Сладковского М.К.,

учитывая наше время и некоторые

замечания его ученика Лаптева А.П.



                                  Предисловие.....

Правильное преподавание пения, прежде всего и главным образом, с моей точки зрения, основывается и зиждется на подражании своему маэстро или педагогу. Я заявляю об этом со всей ответственностью, смелостью и решительностью. При показе живым голосом учителя достигаются самые лучшие и самые быстрые у учеников результаты с практической, педагогической и творческой точек зрения. Учитель, хорошо владеющий своим голосом, завоёвывает в глазах своих учеников ещё и авторитет тем, что им нужно тянуться за своим учителем и в конечном итоге достичь требуемого от них совершенства и правильности, как в звуке, показываемом для них учителем, так и в искусстве владения музыкальной фразой, что впитывается учеником от учителя как губкой на протяжении всего периода обучения.

Стоит лишь всем нам узнать, как учится петь молодая канарейка и все мы дружно улыбнёмся, так как это нам тут же напомнит вышеописанную мною аналогию идеального преподавания пения.

Сколько же ученику не рассказывай о красотах правильно поставленного голоса, сколько не трать красноречия и эмоций, говоря халва, халва, -- от этого во рту сладко не станет и ученик ни с того ни с сего не запоёт соловьём.

И никакие пустые красивые басни не смогут заставить правильно давать звук ученика, если все эти разговоры практически не подтверждены соответствующим правильным показом нужного звуковедения.

Я ещё раз повторяюсь и говорю, что показу живым правильным голосом во время всего периода обучения сольному пению всех учеников я предаю первостепенное и наиглавнейшее значение.

Некоторые всё же могут мне возразить, говоря, что многие, может быть, в прошлом прекрасные певцы, по той или иной причине потерявшие когда-то свой голос полностью, что никак ничего не могут показать своим ученикам своим живым голосом, великолепно и прекрасно преподают и достигают больших успехов со своими учениками. На это я отвечу: Вольному воля! Или. Попутного ветра в костлявую спину! Если кому-либо нравится заниматься у таких учителей – желаю успеха!

Но ещё раз скажу: всякие учителя и всякие ученики. В самом деле, если люди понимают друг друга и от этого голосу неоценимая польза – я допускаю здесь самую широкую демократию. Лишь бы не было несчастных калек-певцов! Я это допускаю. Однако, как исключение.

Разве мало талантов на Руси?!

Есть эти таланты и среди потерявших свои голоса, а может быть, и среди вовсе не певших.

Здесь нужен индивидуальный подход. И чтобы не быть многословным, укажу на один замечательный пример в бывшей Петербургской Консерватории.

.. ..

Пример Габеля и ему подобных.

.. ..

Кто из старых учеников этой консерватории не знал и не помнит Станислава Ивановича Габеля?! Больше четверти века он преподавал пение, но мало того, он был инспектором Консерватории. Через руки этого маэстро прошло несколько десятков сотен самых лучших мужских и женских голосов.

Пользуясь своим этим инспекторским положением, он отбирал себе самый лучший голосовой материал из всех абитурьентов, поступавших в Консерваторию со всего бывшего Союза. Казалось бы, что при таких условиях он наводнил бы театры своими учениками, сделав их великолепными и прекрасными певцами.

Однако, ничего подобного не произошло или не получилось. И за свою долголетнюю педагогическую деятельность он дал всего лишь одного своего самого лучшего певца Ершова, закончившего свою жизнь профессором пения всё в той же Консерватории. Было ещё два-три певца и три-четыре певицы, сделавших себе певческую карьеру, вопреки школы Габеля. Остальные канули в вечность, почти не оставив никаких следов ни своей певческой, ни своей педагогической деятельности.

Как преподавал Ершов, Народный Артист Советского Союза, не имею никаких сведений, но пел он горловым противным и истошным «удавленным» звуком.

Достаточно было его один раз послушать в какой-либо опере, а пел он в Мариинском Театре, что бы на несколько часов потерять после его пения свой голос, я это прочувствовал на своём личном опыте, мне хватило всего лишь раза, чтобы понять, что это такое...это его пение…и больше никогда его уже не слушать…

А вся публика, уходя с его спектакля, нервно пощупывала своё горло, так как оно спастически сжималось у слушателей не только во время спектакля, когда сжималось при пении горло певца, но ещё и после его представления в течение нескольких часов…

А охриплость голоса держалась довольно долго и чувствовалась на следующий день.

А у меня на следующий день утром голоса просто не было. Он появился лишь под вечер и я смог немножко помычать и спеть несколько своих гамм на буквы «У»…

Но, тем не менее, Ершов был большой талант. И, если бы ему дали хорошую оперную школу, то он мог бы быть знаменитым на весь мир и имел бы мировое имя, наравне с самыми знаменитыми оперными певцами. Хорошей школой пения Габель наградить его не мог и певец этот был известен только, пожалуй, в одном Петербурге, где он практически всю жизнь проорал и проработал. Но я хотел бы, чтобы меня правильно поняли и не заподозрили во мне крыловского осла, что я подобно ему хочу лягнуть умирающего Льва: пускай и моё ослиное копыто знает!

Да нет же, это далеко не так! Боже сохрани от этого! На это даже у меня и не было ни мысли, ни намёка, ничего, ничего подобного!

Я просто описываю целую эпоху в жизни Консерватории, когда во главе вокального дела стоял человек, не по праву им владевший, благодаря чему и произошло много личных трагедий, а так же нанесён невосполнимый вред и ущерб всему русскому и Российскому вокальному искусству. Учение Габеля преподавали по разным городам нашей необъятной страны и у меня нет никакой уверенности, что результаты были положительные. Ведь вот нужно же было, чтобы через сто с лишним лет после смерти Габеля раздалось слово беспощадной критики относительно существовавшей Габелевской системы преподавания пения в столице такого великого государства. Все шептались и шипели по поводу порчи голосов в Консерватории. И виновника знали. Но все как один молчаливо обходили это явление. Вспоминаю один весьма характерный случай, относящийся к этому же вопросу. Передаю всё как было со слов ученика Габеля. Фамилии его не называю. Проучившись у Габеля семь лет, этот ученик стал замечать, что с его голосом творится что-то неладное. И надо было ему уже думать не о певческой карьере, а чтобы хоть как-нибудь с грехом пополам закончить вокальный курс Петербургской Консерватории и получить диплом. Он был еврей и диплом ему был нужен для того, чтобы жить там, где он захочет, так как было установлено негласное правило, что все получившие высшее образование, получали право жительства по своему желанию. Консерватория давала нужный «разрешительный» диплом и принимала евреев без всякого ограничения и из-за этого наплыв их тогда в Консерваторию был огромный. Но вернёмся теперь опять к разговору моего товарища-ученика с Габелем.

«Ну, что, голубь», -- так Габель часто называл всех своих учеников, хлопая их покровительственно по плечу, -- «…как же теперь нам быть с твоим голосом? Что ты с ним сделал? Ведь у тебя когда-то был прекрасный баритон полного диапазона. Я расчитывал сделать из тебя прекрасного певца. Ты бы смог затмить самого Батистини. А теперь уж я и не знаю, сможешь ли ты как-нибудь закончить курс…».

Ученик ответил, что слушал и выполнял только его указания и вот к чему он пришёл после семи лет упорной работы.

Габель помолчал и, потупив взор, сказал:

«Не знаю, но мне кажется, что я тебя правильно вёл…Почему же так получилось, что у тебя практически совсем пропал голос…ума не приложу…и… не могу найти на это никакого объяснения…».

Он обнял своего ученика и у старика на глазах навернулись слёзы. Он снял пенсне, смахнул слёзы и ничего больше не сказал. Кто знает, может быть, впервые в жизни он усомнился в своих способностях ставить голоса. Пусть даже и усомнился, но ведь четверть века его упорного труда поставили крест на оперной карьере многих его учеников и учениц. Это уж очень заметный и неизгладимый след в нашем культурном наследии. Ведь не один его ученик пролил горькие слёзы над гибелью своего голоса. Кто же такой был Габель по профессии? Пел ли он когда-нибудь сам?

Оказывается, он, будучи прекрасным пианистом, работал у знаменитого итальянского маэстро Эверарди и после его смерти стал «замещать» своего великого «патрона», пропагандируя его великую школу на гласную «А». Но ведь то был Эверерди, в прошлом знаменитый певец-баритон и как можно было ему подражать, даже так близко зная его школу, как знал его Габель. И вот, этот самый Габель, как профессор пения, не будучи сам певцом, да простит меня его образ и все его почитатели, перепортил за свою жизнь не мало голосов. Если тщательно присмотреться и к теперешнему составу профессоров и преподавателей пения наших Консерваторий и других музыкальных заведений, то и сейчас мы найдём немало своих Габелей. Чтобы не дразнить гусей, не стану указывать на них пальцем и фамилий их называть не хочу. Габель умер, но школа его осталась и где-то и кем-то всё ещё внедряется искателям сценической славы.

Недавно мне пришлось встретиться с одним преподавателем сольного пения, скрипачём по профессии. Это был подлинный шарлатан, ровным счётом ничего не смысливший в вокале.

Однако, он учил. Против таких учителей я всегда буду выступать и бороться. Я их ярый и смертельный противник. Выбирать себе учителей надо тщательно, предварительно узнав, кто они, чтобы не стесняясь прощупать их биографию, чтобы не наткнуться на какого-либо шарлатана, вроде описанного мною скрипача-вокалиста. Лучше всего останавливаться на настоящих или бывших певцах-артистах, получивших хорошую школу у добросовестных в своих стремлениях педагогов. Не могу удержаться от следующего замечания. В учителя пения часто идут певцы, которым самим не удалась певческая карьера на широком артистическом поприще. Но это ещё не лишает их права обучать других, так как очень часто даже очень талантливые певцы не смогли себе сделать никакой карьеры. Для того, чтобы сделать себе карьеру необходим не только один хороший голос и оперная школа, а ещё многое такое, чего могло бы и не быть у данных учителей пения и винить их в этом было бы несправедливо. Если они являются хорошими учителями, то и за то им спасибо скажет наша молодёжь. Выбор учителя имеет для ученика, с моей точки зрения, решающее значение.

Ученик должен изучить характер и метод своего учителя, коль скоро он на нём остановился и постараться взять у него всё, что ему нужно для своей профессиональной деятельности.

Между учеником и учителем должны существовать тёплые и дружеские отношения. Только при таком положении дел возможно и взаимопонимание и успехи. Занятия искусством – работа сугубо специфическая и очень часто вся совокупность данной дисциплины находится в голове, в ушах и в сердце учителя. Нужно лишь уметь извлечь из него как можно больше знаний, а это достигается только взаимопониманием и высокой степенью альтруизма со стороны учителя, что, к сожалению, бывает не всегда. Многим из присутствующих станет ясно то, что они не допонимали до сих пор. Иногда достаточно одного незначительного штриха, чтобы закончить всю картину, а я в своей лекции даю не только одни штрихи…

Одарённые ученики сумеют воспользоваться тем, что будет для них полезно и практически применят это в своей повседневной певческой жизни.

.. ..

Часть1.

Что написано у нас о пении?

О пении у нас в стране написано очень мало, принимая во внимание огромный игтерес и значение, которое пение играет в нашей жизни. И то, что написано, не вполне раскрывает и заостряет внимание интересующихся им.

О пении писали: Санки, Прянишников, Карелин, врач Левидов, профессор Заседателев, Работнов, Ванштейн, Джиральдани. Не считаю нужным давать отзывы об упомянутых трудах. Скажу лишь то, что Прянишников, Карелин и Джиральдани были певцами. ВАнштейн пишет как ученик Эверерди и как бы заполняет пробел своего маэстро, не оставившего о своей школе пения ни строчки, но зато оставившего целую плеяду блестящих певцов и певиц. И очень жаль, что из его учеников как раз менее других известный, удосужился поделиться с нами методами и приёмами, которыми знаменитый маэстро Эверерди добивался таких потрясающих успехов у многих своих учеников. Ну, и за это Ванштейну большое спасибо. Остальные книги написаны врачами ларинголагами, то есть специалистами по горловым болезням. Соприкасаясь в большинстве случаев в своей практике с певцами, они вели свои наблюдения над голосами, главным образом над их болезнями и с этой точки зрения их труды представляют большой интерес.

Карелин написал свою книгу под заглавием «Новая теория постановки голоса». С самим Карелиным и его теорией я хорошо знаком. Сначала я был его приверженцем, а, затем, вскоре, пришёл к заключению, что его теория высоко стоящей гортани и зажимки патологически ошибочна. В этом месте я буду говорить о гортани и попутно коснусь теории Карелина и докажу, что его теория неправильна. С тех пор, как вышла книга Карелина прошло очень много лет, он уже давно умер и о результатах его теории ничего не слышно.

Он преподавал пение, но, видимо, ничем себя не прославил, ни высокостоящей гортанью, ни «зажимками». Если, тем не менее, он научил кого-либо петь и его ученики поют, то желаю им всем успеха. Ученики должны быть всегда благодарны и признательны своему учителю и память о нём должна быть свята. Рекомендую всем, интересующимся вопросами постановки голоса, прочесть всё, что об этом написано. Каждый педагог, что-нибудь да внёс в это дело, если он не шарлатан.

Еще Крылов сказал в своей басне: принимать и перенимать нужно с умом, а без ума перенимать и боже сохрани, как худо!

Певцам нужно перенимать только всё самое лучшее, что имеется в нашем искусстве.

Врачи горловики, писавшие о пении, добросовестно изложили свои долголетние наблюдения над голосами, поскольку они сами не были профессиональными певцами и уроков пения не давали. И их рассуждения не могут являться для меня убедительными. Раздел касающийся болезней голоса, его лечения и профилактики, должен быть принят к сведению и руководству всеми любителями пения и всеми профессиональными певцами.

.. ..

Часть 2

Лучшее средство лечения болезней голоса – это правильная школа пения!


Лучшее средство лечения болезней голоса – это правильная школа пения, при которой горло певца всегда находится в здоровом состоянии, кроме моментов простуды или занесения инфекции в гортань, от чего никто не застрахован. Большинство же певцов заболевает от неправильного пения. Способов привести голос в болезненное состояние множество, а как его лечить – раз, два и обчёлся!

В общем, можно сказать без преувеличения, что большинство певцов, составляющие огромные очереди в приёмных знаменитых ларингологов или же получили плохую, или же несовершенную школу пения. Певцы же поющие правильно поставленными голосами очень редко посещают горловых врачей. Единственная причина болезни таких певцов – это перегрузка голосового аппарата чрезмерной нагрузкой, что бывает с оперными певцами довольно часто, когда они поют больше, чем им положено. Нужно помнить, что голос не машина, а чрезвычайно тонкий и нежный инструмент, с которым нужно обращаться очень осторожно и бережно, всячески его щадить, не бравируя тем, что вот де мол какой у меня выносливый и высокий голос – могу петь несколько часов подряд без перерыва и каждый день и при этом брать без устали чуть ли не с десяток своих самых верхних предельных нот.

Да, есть и такие счастливцы, обладающие «лужёной» глоткой. Но, к сожалению, они в своём большинстве случаев являются «крикунами» и, надеясь на выносливость своего голоса, после нескольких лет перенапряжённого крика теряют голоса и уходят со сцены, умирая, так сказать, в расцвете всех своих физических сил. Таких примеров много. Если с голосом варварски обращаться, то никакая правильная школа пения не поможет и не сможет на долго сохранить его. В особенности эти недугом страдают молодые певцы. Им кажется, что не будет ни конца, ни края их певческому успеху в этой жизни. И что нужно петь, петь и петь. Чтобы к этому вопросу больше не возвращаться – выражусь конкретнее: голс нужно щадить смолоду, как только он свалился с неба. Он есть дар природы и дар богов. Испортить голос недолго. А исправить его и восстановит заново – очень трудно.


Повторение двух вопросов.


Я взял для начала своей лекции два самых интересных и важных вопроса:


1. кто может рассчитывать на успех, избирая себе путь профессионального певца-артиста;

2 кто должен «готовить» начинающих оперных певцов.

Суммируя всё сказанное мною выше я повторяю, чтобы лучше всем запомнилось. У кого имеется страстное стремление к сценической деятельности в качестве певца, кто обладает хорошим голосом и прочими необходимыми качествами, как то: слухом, музыкальностью, темпераментом, общим образованием, и культурой – пусть выбирает себе достойного учителя и смело принимается за работу, то есть за учёбу. Успех ему обеспечен.

А кто должен готовит певцов?

Я подробно останавливался на тех качествах, которыми должен обладать учитель сольног пения. Остаётся лишь повторить самые главные качества. Прежде всег учитель сольного пения должен быть певцом с хорошей школой или бывшим или настоящим. Должен обладать вокальным слухом и чутьём, у него должна быть прекрасная память звука и он должен находить и иметь индивидуальный подход к каждому своему ученику.

Однако, одного и того же результата приходится добиваться от учеников разными путями и к этому должен быть готов всегда каждый хороший вокалист-педагог.

Часть 3

У кого и где лучше получать вокальное образование?
А где лучше всего получить вокальное образование? В консерватории или у частного педагога?
По этому вопросу я придерживаюсь особого мнения.
Давайте тщательно и всесторонне разберём этот вопрос.
Консерватория – это музыкальный ВУЗ, где учащийся помимо обучения пению, как специальному предмету, проходит целый ряд других дисциплин в течение нескольких лет, выходя оттуда при должном усердии высоко музыкально-образованными людьми. 
Выпускники получают дипломы об окончании высшего учебного заведения, дающие определённые права, утверждённые соответствующим правительственным ведомством.

Из своей практики как артиста-певца могу поделиться с вами своим взглядом на консерваторский диплом певца. Когда певец с дипломом идёт на сцену, он неизбежно проходит конкурс среди таких же дипломированных певцов, а так же и бездельников, то есть певцов, не окончивших Консерваторию, или вовсе в них не учившийся, а получивших вокальное образование помимо Консерватории у частных учителей. В жизни часто бывает так, что на сцену для работы в качестве оперного или камерно-эстрадного певца принимают того, кто не имеет диплома, а имеющего диплом не берут. С таким явлением в жизни придётся многим ещё познакомиться. Этим я хочу сказать, что Консерватория, дав ученику музыкально-вокальную культура и диплом в дальнейшем судьбой своих птенцов в большинстве случаев не следит и устройством их на сцену, за редким исключением, не занимается. Это исключение бывает только тогда, когда какой-либо ученик или ученица обратили на себя особое внимание своим дарованием ещё во время пребывания в стенах Консерватории и некоторые Консерваторские и театральные деятели следят за этим счастливцем и сами ждут этого выпуска, предоставляя возможность работать в своих заведениях и предприятиях. Эти случаи единичны. Большинству же предоставляется право пробивать себе дорогу к сцене и славе самому, то есть своим собственным лбом.

Очень часто на этом пути даже очень талантливых людей постигают большие неудачи.

Здесь я хочу сказать, что неудач этих бояться не надо, так как они всегда почти неизбежны в жизни именно высокоодарённых людей. Артист-певец вырастает на сцене. Особенно оперный артист. Сначала может и не быть большого успеха, так как опера весьма сложное и трудное сценическое представление, но робкие и неудачные шаги могут смениться успехом. Здесь нужен труд, хорошее руководство и талант. Если всё это есть, то рано или поздно успех предрешён. Большинство певцов не может быть охвачено Консерваторией.

Особенно это чувствовалось в послевоенное время, когда из-за войны было упущено время для учёбы в ВУЗе и миллионы молодых людей провели четыре – пять лет на войне.

Многим из них уже поздно было идти по возрасту в Консерваторию, а у других по этой же причине не было среднего образования, без которого в ВУЗ не принимали.

Бывало и так, что некоторые, получив одно или два высших образования, понимали, что то, чем они занимались – не их призвание, а в Консерватории учиться было уже тоже поздно.

Существует ещё довольно большое множество причин, по которым тот или иной индивидуум не может идти Консерваторию или музыкальное училище. Это могут быть семейные и личные обстоятельства, болезнь, невозможность свести концы с концами, некоторые качества личного характера, трудная ночная или специфическая работа и тому подобное. Для всей этой категории людей, чей поезд в Консерваторию без них давно и безвозвратно ушёл, осталась только единственная и последняя возможность и надежда -- обратиться к частным учителям-педагогам оперного пения. Надо полагать, что обучаться этой категории певцов никто запрещать не будет. В нашей стране это не запрещается, а всемерно поощряется, так как вопросам искусства придаётся большое значение. Не могу не сравнить времени моего выпуска из Петербургской Консерватории с сегодняшним временем. В 1906 году в нашей стране было, считая Варшаву, три Консерватории. В Москве, Ленинграде и Варшаве, а теперь мы имеем десятки консерваторий и академий по всей нашей стране и без Варшавы.

Ещё стоит упомянуть наличие и рост частных оперных школ, взять, например, частную школу оперного пения Галины Вишневской, где, я считаю, преподавание оперного искусства проводится на очень большом уровне.

Итак, со времени моего окончания Петербургской Консерватории прошло всего лишь каких-нибудь сто лет! И сколько же много появилось различных государственных и частных музыкальных заведений. Но конкурс в Консерватории, музыкальные академии и училища довольно велик и из-за этого не все желающие могут туда поступить. А что же остаётся делать другим, кто не хочет жить и оставаться за бортом… мимо него проходящей жизни? Ничего не остаётся для них другого, как каждый год всё поступать и поступать в намеченный ВУЗ, стучась с надеждой не прикрытой головой о бетонную стену или же сделать более реальный и альтернативный шаг – обратиться к частным учителям или пойти в частную платную школу, куда приезжают и дают уроки преподаватели пения из Италии. На худший случай можно пойти в кружки самодеятельности, если сейчас они ещё в нынешних рыночных условиях не вымерли. Раньше самодеятельные кружки были неисчерпаемым резервом вокального рынка, где преподавали учителя по вокалу разных категорий, начиная от первоклассных мастеров и кончая неграмотными бездарями в вокальном отношении.

Я не затронул ещё одного очень важного участка работы с голосами – это наши средние учебные заведения, где обучается самая большая масса нашей молодёжи. О постановке пения в них требуется делать совершенно особый доклад, что не входит в мою задачу.

Я, как и многие мои коллеги, проработал всю жизнь на сцене оперным певцом и получил хорошую школу оперного пения de lu у маэстро Филиппа Торно, плюс хорошую закалку ещё в те времена, когда доступ к этому искусству был совершенно закрыт всем массам. И мы, как старая закалённая в боях гвардия с колоссальным опытом перепутья двух столетий, не можем замкнуться в своей скорлупе и как кроты жить и работать в темноте, в узеньком кругу десятка учеников-почитателей и любителей оперного искусства. Нужно всем нам вынести и отдать бескорыстно в массы всё то, что мы имеем и знаем в этой области полезного, бесценного и, может быть, в какой-то степени нового.

Правильные методы и принципы постановки голоса нужно внедрять не единицам, а тысячам, что можно делать только тем способом, к которому я и приступил, а так же через печать, радио и телевиденье, что, может быть, я в ближайшее время и попытаюсь предпринять.

Мне могут сказать, что я ломлюсь в открытую дверь – всё, что есть нужного и полезного в области постановки голоса уже давно сформировано и запротоколировано на вокальных съездах, где найден общий язык между различными педагогами, которые сообща выработали что-то вроде «вокального символа веры» -- единый метод преподавания пения, который уже давным-давно доведённый до тех, кто этим интересуется. Да простят меня здесь все те, кто принимает непосредственное участие в установлении этого единого метода…

Я вовсе не собираюсь заниматься ересью, опровергая чего-либо из того, что постановили наши учёные вокалисты. Я только хочу поделиться с интересующимися этим вопросом людьми своим методом пения, который отнюдь не претендует на какое-то новое открытие в области вокального искусства, но который может принести немало практической пользы, как результат мое многолетней педагогической работы над самым разнообразным педагогическим материалом, в различных условиях и в различной обстановке, а именно: в учебных заведениях Советской Армии, на фабриках, заводах, транспорте и так далее.
Между прочим, мне известно мнение об этом наших маститых профессоров пения, занимающих руководящие посты по воспитанию и созданию молодых кадров. Они ужасно не любят никакой критики относительно их работы и их методов преподавания оперного пения, если появляется у какого-либо смельчака желание заглянуть через закрытую дверь на их работу и указать им на их неудачи и ошибки. Как они обрушиваются всей силой своего авторитета своего учреждения против дерзновенных критиков и всегда дают нужный отпор и, увы, не всегда стесняют себя в средствах. Это и понятно, если признать, что в наших Консерваториях не совсем благополучно с преподаванием пения, что не все профессора на высоте своего положения. Внесение живой струи в стены наших Консерваторий, где наряду с хорошими педагогами уж очень много Габелей, не ведающих, что творят, должно стать главной задачей тех, кому этим делом следует ведать. Мне пришлось случайно беседовать с одним профессором Консерватории. Он насмешливо относился ко всякого рода изобретениям и изысканиям новых путей в области преподавания пения, не оставляя места ничему положительному, что появляется наряду, может быть, с ошибками и мне показалось, что камни были кинуты и в мой огород, так как знать он меня, как московского педагога-вокалиста он не мог, хотя и делал вид, что слышал обо мне впервые. Зная, как настроены официальные круги к нам, частным учителям, они держат нас не только на почётном расстоянии от себя, но и видя в нас тайных посягателей на их положение и вечное желание подставить им ножку, исканием новых путей и веяний – я хочу поставить себя как можно дальше от всяких подозрений. Меня интересует в нашем споре, если он всё-таки возникнет,

                                                                      ЧАСТЬ I....


Введение в тему.


Темой нашей беседы является пение – предмет весьма популярный и всем вам хорошо известный. В самом деле, кто из нас в той или иной степени не приобщался к этому виду благородной культурно художественной деятельности для удовлетворения всех своих эстетических потребностей.
Вы можете задать мне вопрос: «А что такое пение»?
На это я вам отвечу: 
«Пение есть физиологический музыкально-вокальный творческий процесс, производимый нами с помощью гортани, дыхания и резонаторов, управляемый слухом и находящийся в подчинении нашей воли».
Всем нам знаком и хорошо известен крик только что родившегося младенца.
Он естественно по природе и рефлекторно кричит «Уа». Этим криком или, если можно его назвать песней, он во весь свой голос заявляет о своём появлении в этом мире и эта песнь или крик, или, как мы все привыкли говорить плач, слышен на довольно далёкое расстояние…
Как ни странно – ребёнок с самого своего первого мгновения жизни уже правильно и естественно опирает свой голос на дыхание и на опору – такова уж природа естественно идущего звука. Как мы знаем – у многих детей от такого «оперного» и «правильного» крика бывают пупочные грыжи…
Грудной ребёнок сразу посылает голос в «маску», и с первой минуты жизни у него уже «закрытый» голос, и…практически, его голос отвечает всем канонам правильного академического звуковедения…
Ну, а куда же потом всё это девается? Со временем ребёнок постепенно теряет свою «правильную» певческую позицию…
С разучиванием и овладением согласными звуками в его гласных звуках постепенно становится всё больше и больше гласных с «горловым» призвуком и постепенно теряется правильный с самого рождения певческий «зевок». Но с этим ничего не поделаешь, а может и не надо ничего делать, не всем же быть в этой жизни оперными и эстрадными певцами или певицами. 
Стало быть, с самого своего рождения когда-то все мы обладали правильно «поставленными» голосами через букву «У». Но весь этот наш естественный навык звуковедения со временем постепенно забылся и стал для нас практически полностью утерян. 
И, поэтому, многим, желающим себя посвятить пению, приходится во второй раз за свою жизнь обрести когда-то утерянную ими правильную и естественную твёрдую певческую природную позицию. 
Но не только один младенец поёт свою первую «оповещающую» песнь через букву «У». 
Если внимательно приглядеться и прислушаться вокруг себя – то можно заметить и услышать, что многие животные, звери и птицы, как ни странно, тоже используют всё ту же слышимую нами при крике новорожденных и младенцев букву «У».
Как мощно и с про дыханием, как бы зачёрпывая чернозём, мычит на несколько десятков километров вдаль, пасущаяся на пастбище корова! 
И какое сильное, чёткое и «опёртое» у неё это «У»! Многие оперные певцы, явно, подслушали у неё эту звуковую атаку голоса и после этого стали распеваться на упражнениях со звуками: Му, Мо, Мэ, Ми, Ма или Ма, Мэ, Ми, Мо, Му…
А как кукует кукушка? Или кукарекает петух? 
Их тоже слышно на десятки километров в округе. И буква «к» как бы у них даёт тоже про дыхание голосу, включая правильно диафрагму. 

А как воют в горе и печали шакалы, волки и собаки? Они ведь, то же успешно используют букву «У». Да, уже с издавна многие братья наши меньшие используют для своего «пения» букву «У». Так как по своей природе она уникальна и наименее травматична для голосовых связок и всего певческого аппарата в целом.
Но как ни странно, в Италии есть такая школа оперного пения через букву «У».
И, к сожалению, сейчас там довольно мало оперных преподавателей, которые хорошо владеют оперной школой на букву «У», так как секрет этой школы там, практически, утерян и даётся итальянцами…не всем, так как этот секрет – национальное достояние Италии…
Правильная буква «У» заставляет правильно звучать и резонировать буквально всё тело.
А самое главное достоинство гласной буквы «У» -- она гармонично соединяет грудной резонатор с головным или же как говорят некоторые педагоги: «У» соединяет «грудь» с «головой».

…Если многим нам понаблюдать за мелкими детьми, играющими и копошащимися неподалёку от нас в детском саду или во дворе в песочнице или ещё где-либо, то мы сможем безо всякого труда «подслушать» в их криках, наравне с чёткой и мощной гласной «У», ещё две основные гласные.
Это пронзительно-звенящая гласная «И» и чётко-собранная мощная «А». 
…В Италии так же есть ещё две школы оперного пения на гласную «И» и на гласную «А»…
Достоинство школы на «И» это то, что гласная «И» в упражнениях даёт на «верхах» звон и полёт голосу, а минус этой школы в том, что у многих выдающихся итальянских оперных певцов с этой школой отсутствует нижний грудной регистр и многие из них поют самые свои «низы»…на горле…
Школа же через правильную гласную «А» даёт ученику и педагогу очень быстро и без титанических мук достичь желаемого результата…Значительно сокращается срок певческого обучения ученика и достигается правильная в вокальном отношении концентрация и «тоненькая» собранность певческого звука…
Так же очень многое зависит от самого педагога, а не только от самих гласных «У», «И» и «А».

… Как-то совсем недавно, гуляя рядом со своим домом по улице, я услышал плач грудного ребёнка на чистую и правильную букву «Э». Для меня это было довольно странно, что младенец по своей природе использует такую гласную. Внизу, он как бы зачёрпываел это «Э» и потом «тянул» его через целую октаву на «верх»…Для меня это было очень странно, но в то же время очень наглядно и поучительно…
…Но отвлечёмся от Итальянских оперных певческих школ со звуковедением через различные гласные буквы и вернёмся опять к «колыбели».

Каждый из Вас может согласиться с тем, что первая певица, пробудившая наше музыкальное сознание, была, не кто иная, как наша дорогая и любимая матушка, проводившая бессонные ночи над нашей колыбелькой и певшая нам всем свои простые колыбельные песни, под которые мы сладко засыпали. Наши матери являлись нашими первыми учителями и профессорами пения, так как мы воспринимали от них свои начальные уроки пения, слушая их песни.

Через некоторое время, когда ребёнок подрастает и начинает петь самостоятельно – его пение может довольно хорошо восприниматься на слух окружающими, так как у многих детей от природы довольно часто наблюдается чистый и «полётный» голос. Да и сами дети любят и сольное и, особенно, хоровое пение, принимая его легко и восторженно. Поэтому в смешанных хорах дети являются равноправными и полноправными их участниками.

В большей мере это относится к мальчикам.
Среди детей встречаются довольно часто красивые, и, иногда, даже, исключительные голоса.
Но многие этого просто не замечают и всё это считают в порядке вещей, а у родителей нет желания, должного образования и времени, что бы поддержать и развить талант своего чада.
И, конечно, если бы не было красивых и замечательных детских голосов – они никогда не «появлялись» бы у взрослых. 
Несомненно, всем нам известен итальянский певец Робертино Лоретти.
Его детское пение было уникально и очаровательно. Но после детской голосовой мутации он был вынужден опять ставить себе свой…уже взрослый голос. 
И ему поставили эстрадно-оперный голос и он довольно сносно поёт неаполитанские песни и некоторые оперные арии, но чего-то ему не хватает…

Или учителя его в чём-то «подкачали» или он перетрудился и перенапряг свой детский голос во время голосовой мутации. Но, так или иначе – что-то ему не хватает во взрослом его певческом голосе. С моей точки зрения, ответ кроется в преподнесённой и переданной ему итальянскими его учителями эстрадного вокала школа пения на облегчённом лирическом звучании, без грудного резонатора, на «верхней» гортани, когда кадык буквально выворачивается к корню языка. Но он, всё-таки, поёт и довольно сносно и средне и пусть этим будет горд и счастлив, так как это не его вина, что он не встретил надлежащего преподавателя оперного пения. Его голос лишён прежней мощи, объёма и «полётности» звучания, он негромкий и не «трогает» своими обертонами слушателя за сердце и душу.

Но, как я уже говорил, это не его вина, пусть поёт и радует, как может, своих слушателей.
Из всего выше сказанного следует, что будущему оперному певцу в детстве мало иметь хороший или же уникальнейший и неповторимый голос, как у Робертино Лоретти. 
Для достижения певческого олимпа премьеров и примадонн природный певческий материал следует, как алмаз большой величины, грамотно огранить и грамотно отшлифовать, а затем со вкусом ещё и обрамить соответствующей гармонирующей с ним оправой. 
Всё это в значительной мере зависит от преподавателей и учителей оперного искусства.
Так же в пример можно привести известного всем нам великого оперного певца Энрико Карузо. В детстве он пел в церковном хоре. Многие не жаловали его детский голос, но именно в детстве Карузо безумно полюбил пение и уже с самого раннего детства не мыслил себя без пения. Он прошёл через многие лишения и провалы на пути своей певческой оперной жизни, прежде чем нашёл достойного педагога оперной школы де Лу Винченцо Ломбарди, благодаря которому стал знаменит на весь мир…
Но оставим до времени олимп премьеров и примадонн и вернёмся к детскому голосу…

…Это является неоспоримым фактом, что каждый с утробы матери в той или иной мере наделён определённым голосом, как певческим материалом и инструментом.
Голос, стало быть, -- это дар, которым природа наделяет человека просто так без всяких с его стороны перед ней заслуг – на, бери, возьми и пользуйся им в своё удовольствие. 
Уместно так же здесь высказать истину, что, иногда, детские голоса не всегда «переходят» к взрослым. Иной раз, у взрослых голос бывает во много раз хуже, чем был в детстве, а, иногда, он и вовсе непригоден для пения. Это может зависеть от многих факторов и обстоятельств.
Вообще, человек по своей натуре любит петь.
Вся наша жизнь и весь наш быт – всё буквально насыщено и пронизано разнообразными мелодиями, песнями и мотивами. 
И без преувеличения можно утверждать, что во всех слоях нашего общества с одинаковой любовью распеваются как сольные, так и хоровые эстрадные, народные, а, иногда, и, как правило, очень часто в повседневной жизни, некоторые вещи из мюзиклов и оперетт, фильмов, мультипликационных фильмов, многочисленных клипов и, к сожалению, довольно редко, из оперных произведений. 

Ну, кто ж из нас не знает песню Квазимоды из Нотрдам де Пари про Эсмиральду, что тот готов за ночь с ней отдать свою душу дьяволу… или выходную арию мистера Икса: «цветки роняя, лепестки на песок, никто не знает, как мой путь одинок…»… или Песенку Герцога «Сердце красавиц склонно к измене…», которую шутливо напевает бессердечный герцог из оперы «Риголетто»…
Многие песни, особенно, мелодии, имеют очень древнее происхождение.
Пашет тракторист поле на своём тракторе – напевает песню или мелодию, подхватывая её с радио, CD-плейера или магнитофона.

Едет водитель за рулём – мурлыкает какой-нибудь мотив или слушает или напевает вместе с каким-либо эстрадным певцом или певицей по радио ту или иную любимую свою песню.
На производстве работает инженер или рабочий и в такт и ритм своей работе поёт про себя то или иной мотив песни. Это вдохновляет и даёт силы для работы. При этом человек может испытывать небывалый творческий подъём и экзальтацию…
Идут крестьяне на сенокос или на уборку урожая – поют. Во время отдыха – поют. Когда возвращаются после тяжёлого трудового дня домой – поют.
Некоторые любят попеть или по орать в ванне или в «заведении»…
Поют и принято петь всем на свадьбах, вечеринках, гулянках, пикниках, шашлыках, мальчишниках, девичниках и так далее. Поют в горе, печали и в радости. 

Особенно сейчас в наше время все без исключения до безумия любят петь или даже орать по поводу и без повода под караоке, включив на всю мощь динамики своей фирменной аппаратуры. У многих нет ни голоса, ни слуха, вообще просто ничего, а…всё равно…с помощью и под «прикрытием» караоке поют… и только потому, что этого просит душа, так как она не может жить и существовать без пения, мелодий и напевных гармоничных пульсирующих музыкальных вибраций.

Ведь пение…оно – божественно. Оно лечит, даёт радость жизни и на многое вдохновляет.
А сколько пения в церковном богослужении? У католиков, у православных, у баптистов, у протестантов, у иеговистов и… многих других христианских ответвлений и концессий. 
А у мусульман? Мудоэдзины ежедневно и ежечасно поют славу и восхваление Аллаху с высоких минаретов, призывая всех правоверных к молитве во славу Аллаха…
А у буддийских монахов? Тоже поют…сутры, мантры и стихи, освобождающие человеческие души от бремени демонов и повседневного ничтожного быта…
Все религиозные веры неразрывно связаны с пением.

…Проходят мимо вас строем бравые солдаты и их пение привлекает волей-неволей каждого.

Я, иногда, долго провожал глазами их стройные ряды и с удовольствием слушал их простые мужественные песни. Вся жизнь солдат сопровождается песней.
Таким образом, начиная с самых первых мгновений жизни человека – он идёт по жизни вместе с мелодией, музыкой, пением и песнями, заканчивая свой последний жизненный путь, так же под траурное церковное песнопение или под всем нам хорошо известный траурный похоронный марш Шопена… 
Бесспорно, пение и многочисленные мелодии играют огромную, чуть ли не самую важную роль во всей нашей жизни.

Однако, на протяжении всех моих лекций, я буду говорить всем вам не об этом пении и лёгких красивых эстрадных мелодиях, а речь будет идти о профессиональном оперном пении, которым занимаются люди, специально посвятившие всю свою жизнь для оперной или для камерно-сценической деятельности.

Я буду говорить о манере и характере пения этих людей.

Однажды какого-то знаменитого педагога-вокалиста спросили: что нужно иметь человеку, избравшему себе дорогу оперного певца профессионала.

Он ответил: «Во-первых голос, во-вторых голос и в-третьих голос».

Этот педагог, придавая голосу первостепенное значение, ничего не сказал о прочих очень важных условиях, необходимых для певца. Не станем с ним полемизировать в процессе нашей беседы. Эти забытые профессором условия всплывут и появятся в процессе моей лекции сами собой…

Рассмотрим наиглавнейшие свойства человеческого голоса, а потом проведём краткий анализ-характеристику мужских и женских голосов.

Свойства человеческого голоса.....

Человеческий голос имеет следующие свойства: тембр, диапазон и силу.
Эти три характеристики имеют первостепенное значение во время определения пригодности голосового материала для профессиональной работы.

Тембр голоса.
Тембром называется своеобразная окраска и характер данного голоса, присущие только ему и отличающие его от множества других голосов. Это свойство чрезвычайно важно и зачастую предопределяет артистическую судьбу обладателя данного голоса, вопреки всем его остальным свойствам.

Диапазон голоса
Диапазоном голоса называется его величина или его «протяжённость» от самой низкой ноты до самой его высокой ноты.

Сила голоса.
Сила голоса определяется величиной и глубиной его звуковой волны, выходящей из гортани через рот, получившей отражение как в грудных, так и в головных резонаторах.
Сюда входит плотность, полнота, ширина и звучность, обусловленные определённой степенью напряжения дыхательного аппарата и голосовых связок. Всеми этими тремя свойствами высокого качества должен обладать певческий голос, особенно же голос, принадлежащий лицу, посвятившему себя профессиональной певческой работе на сцене.

Мужские голоса.

Бас профундо.

Самый низкий мужской голос. Он простирается от «до» большой октавы до «ми-бемоль», «ми» первой октавы.

Бас контанто.

Высокий певучий мужской голос. Диапазон его простирается от «соль» большой октавы до «фа», «фа-диез» первой октавы.

Баритон.

Диапазон почти такой же, как у баса контанто.

Лирический баритон такой же по своему диапазону, как и баритон, но с прибавлением двух – трёх верхних нот.
Драматический и лирический баритоны имеют почти одинаковый диапазон и различаются только по тембру.
Само их название «драматический» и «лирический» определяет их характер и тембр.
Тенор – высокий мужской голос.

Драматический тенор обладает большой силой и звучностью. Его диапазон две – две с половиной октавы.
Лирический тенор – тембр нежный и мягкий, диапазон почти такой же, как у драматического тенора.
Лирико-драматический тенор – тембр более грубый, чем у лирического тенора, но по силе и объёму звуковой волны слабее, чем драматический тенор, и поэтому, занимает промежуточное положение между драматическим и лирическим тенорами, как бы объединяя их, а потому и имеет двойное название.
Тенор характерный или меццо-характерный тенор по объёму такой же, как лирико-драматический тенор, но с более ординарным тембром, который по своему характеру специализируется на шлуточно-бытовых ролях в опере, а его репертуаром на эстраде являются шуточные народные песни.
По диапазону он не уступает своим собратьям тенорам.
Эти голоса часто бывают несколько крикливыми и резкими, не обладают элегантностью и нежностью, а потому именуются «характерными».

Мужские голоса оформляются и формируются с достижением половой зрелости в зависимости от индивидума в возрасте от 18 до 20 лет.
Некоторые юноши созревают годом раньше и уже в 17 лет поют басом, баритоном или тенором, так как их детские голоса «сопрано» или «альты» к этому возрасту перешли или в басы, или в баритоны или в тенора.
Смена голоса зависит от возмужалости и достижения половой зрелости. 
Этому закону подчиняются не только мужские, но и женские голоса, которые тоже меняются при достижении 16 – 17 лет, а иногда и на год раньше.
Обычно опытными людьми, понимающими что-либо в голосах, запрещается петь мальчикам во время переходного состояния.
Голос не сформировался и не окреп и его легко испортить, а , иногда и совсем потерять.  
Период переходного состояния – иногда год, а то и два. 
В это время петь юношам и девушкам запрещается.
Пение не сформированным и не установившимся голосом принесёт ему вред в будущем.

Женские голоса.


Контральто. Самый низкий женский голос. Соответствует у мужчин басу профундо.
Диапазон у контральто несколько больше, чем у баса, главным образом, за счёт верхних нот.
Некоторые контральто имеют диапазон около трёх октав, но это редкие голоса.
Такое же явление так же довольно редко может наблюдаться и у басов профундо.

Меццо-сопрано. Полный широкий женский голос, соответствующий у мужчин драматическому баритону или басу контанто.
Диапазон у меццо-сопрано две – две с половиной октавы.

Драматическое сопрано. Полный большой женский голос, имеющий диапазон больше двух октав, соответствует у мужчин драматическому тенору.
Лирико-драмматическое сопрано. Диапазон приблизительно такой же как и у драматического сопрано. Ширина и полнота звука меньше, чем у драматического сопрано, тембр более нежный.
Лирическое сопрано. Не большой по силе, ширине и полноте звука голос нежного мягкого тембра с диапазоном в две и более октавы.
Лирико-колоротурное сопрано. По своему объёму и тембру сходно с лирическим сопрано, но обладает большей подвижностью, позволяющей исполнять технически трудные колоротурные вокальные произведения.
Колоротурное сопрано. Самый тонкий, лёгкий, нежный и подвижный женский голос, которому доступны все трудности вокальной техники. Голос этот свободно конкурирует с флейтой и с другими подобными инструментами.
Оно, несмотря на одну пару голосовых связок, свободно соперничает в трелях с соловьём у которого 12 пар голосовых связок.

                                      Часть 2.

Состояние вокала на сегодняшний день.

Велика тяга всей нашей молодёжи к этому благородному оперному академическому искусству, а так же и не менее, а, даже, может быть, в наши дни, в самой большей степени, особенно велика её тяга к эстрадно-сценической деятельности.

Например, взять фабрику звёзд. Она у всех на глазах и на устах. И каждый от ребёнка, девушки, юноши и до взрослого… самозабвенно мечтает там петь и блистать во всей своей неповторимой красе, но многие и не подозревают, что всей этой славе и успеху предшествовал адский и жуткий каждодневный каторжный труд…

Сейчас наблюдается довольно очень большой конкурс при поступлении на вокальное отделение во многих наших учебных музыкальных средних и высших заведениях, но до оперного олимпа доходят лишь единицы. Теперь многие после окончания академического вокального отделения идут на эстраду и благодаря прочному заложенному во время вокальному фундаменту там себя чувствуют как рыба в воде.

Им доступны и подвластны любые высокие трудные ноты, разнообразные оттенки голоса и чувств.
Если бы не было прочного оперного фундамента у народного артиста России Николая Баскова, то мы бы его просто не знали как уникального эстрадного и одновременно и оперного певца ушедшего… и одновременно наступившего нового тысячелетия…
Его блистательным и уникальным примером может быть сказано многое…
Да, путь любого певца сулит много радостей и одновременно и много трудностей и терниев.
Прежде, чем избрать себе путь певца профессионала нужно всесторонне взвесить свои силы и главным образом свои музыкальные вокальные способности.
На протяжении всей своей жизни я наблюдал, как много несчастий, даже больших драм, происходило с людьми, которых постигли неудачи на этом благородном прекрасном пути.
Многие факты, которые я буду здесь приводить, взяты из моей повседневной жизни и я буду подтверждать их примерами самыми простыми и всем понятными.
Назначается приём певцов и певиц в средние и высшие музыкальные заведения.
В приёмной комиссии заседают как будто высококвалифицированные педагоги и преподаватели, которые делают самый тщательный отбор поступающих, которым, казалось бы, обеспечено дальнейшее продвижение и совершенствование в учёбе, а затем – профессия певца. Или оперного, или камерного или эстрадного театра.
Проходит несколько лет учёбы и в результате получается значительный отсев.
Поступившие с вполне пригодными для пения голосами студенты…по истечении какого-то срока времени…или уходят сами, или впоследствии исключаются из учебного музыкального заведения, вследствие профессиональной непригодности. Явление это далеко не редкое.
Во время учёбы в мои далёкие юные годы в бывшей Петербургской Консерватории, ныне Ленинградской, многие поступившие со мною в один год ученики с прекрасными голосовыми данными -- окончили её через несколько лет самыми жалкими посредственностями. И не смотря на тот факт, что когда-то при поступлении в это учебное заведение экзаменационная комиссия определила и выявила у них прекрасные и, даже, выдающиеся и исключительные голосовые и сценические данные. 
Да, и в наше время теперь ещё не редки такие случаи, когда обучающиеся вокалу исключаются из музыкальных средних и высших заведений вследствие профессиональной непригодности.
О причинах этого явления мы ещё поговорим, ибо молча мимо него пройти никак нельзя, так как это будет преступлением не только против вокала, но и против всего искусства в целом.
Обычно это объясняет каждый по-своему: ученик обвиняет учителя, а учитель сваливает всю свою вину на своего ученика и на прочие неблагоприятные условия и стечения обстоятельств. А вместе оба они грешат и сваливают все свои неудачи на судьбу, говоря сами себе: «Ну! Не повезло! Ну! Не судьба!». Вот и всё! Причина найдена, установлена и пересмотру не подлежит. Каждый удовлетворён своим толкованием и объяснением крушения не сбывшихся надежд и ожиданий большой творческой славы и успеха......


                                     Часть 3.

Когда певец теряет свой голос.

Не редки случаи, когда оперный певец с плавной манерой подачи звука, интенсивно работал, быстро переутомил голос и вместо того, чтобы спохватиться и немедленно дать голосу отдых – неуклонно продолжает наперекор голосу и всему своему физическому состоянию петь или даже орать дальше. И в конечном итоге, это доходит до того, что голос уже его не слушается и не отвечает, так как в нём уже произошли какие-то серьёзные изменения. Ведь певческие связочки -- это две тоненькие нежненькие перламутровые ниточки…железо и то стирается!…а здесь – две тоненькие ленточки слизистой оболочки…и их певец нещадно и варварски надсадил и изуродовал, во время не пересмотрев и не оценив как следует свои певческие возможности и знания! Ведь учиться никогда не поздно!

Проходит ещё некоторое время и после мучительной внутренней борьбы и агонии певец вынужден себе признаться, что петь, как надо он не может, он ничтожество в пении, в жизни и во всём… и что дальше всё так просто продолжаться не может…и не дожидаясь, что его попросят уйти со сцены по собственному желанию…уходит сам под тем или иным предлогом, чтобы скрыть от всех посторонних глаз свой внутренний кризис и свою чудовищную трагедию всей своей жизни…
А что значит уйти артисту со сцены в расцвете сил?
Ведь это так просто нельзя описать в двух-трёх словах. 
Об этом можно написать целую повесть, полную трагических переживаний, надежд, борьбы, отчаянья и, наконец, представить и описать душевную и физическую пропасть или конец, или обрыв, разверзнувшийся перед ним в результате потери голоса, что равносильно для певца физической и духовной смерти.
Я знаю примеры, когда артисты в таком состоянии кончали свою жизнь самоубийством, бросаясь вниз со смертельной высоты различных строений и зданий…
Я им ничем не мог помочь, так как я не был для них авторитетом в оперном пении, а ведь мог бы им заново «отреставрировать» их голоса, если бы у нас было взаимное вокальное понимание, но, как говорится, нет пророка в своём отечестве…
Да, потеря голоса для певца – это хуже …или равносильно смерти.
Но это не значит, что я согласен с ними и одобряю их отчаянное движение к смерти и последующее за всем этим их неизбежное самоубийство. Свет клином здесь не сошёлся! 
В жизни и так есть много прекрасного и интересного помимо пения! 
Но что бы мы не говорили – потеря голоса для певца всё-таки явление крайне тяжёлое и чрезвычайно чудовищно гнетущее горе. 
И, поэтому, я заострил на этом внимание для всех тех, кто поёт, то есть, кому может угрожать это несчастье и для тех, кто окружает певцов и кто является виновником или виновниками этого тяжёлого чудовищного и непреодолимого в одиночку для певца несчастья.
Иногда, от потери голоса даже и не спасает и хорошая оперная школа.

Достаточно лишь случайно серьёзно заболеть и попеть больным голосом и это, к сожалению, среди певцов случается очень часто. Иной раз певец связан контрактом и не принадлежит себе. Раз прошло, два пронесло, а на третий раз на связках могут появиться «бугорки», а это уже весьма серьёзное заболевание, требующее или оперативного вмешательства врача, или длительного амбулаторного лечения и огромной выдержки со стороны пациента, на которую способен не каждый певец.
Неправильный режим или не соблюдение банального вокального режима плюс неправильное и неквалифицированное врачебное вмешательство и лечение может сделать хорошего певца с хорошей вокальной школой профессионально непригодным.
Так же из жизни мне известны случаи, когда некоторые певицы с хорошей школой полностью теряли свой голос после родов, после сильных психо-эмоциональных травм и переживаний…это ещё могло быть связано и с определёнными особенностями женского организма…
По моим наблюдениям, одной из причин потери голоса может быть так же манера пения на пере сомкнутых или пережатых голосовых связках.
Учитель или педагог в погоне за звучностью, зычностью голоса и, в особенности, за «металлом» в голосе прививает своим ученикам манеру перенапрягать свой голосовой аппарат, что, в конечном итоге, ведёт к быстрому «износу» голоса и, наконец, к его гибели.

                                             Часть 4.

Успех нередко сопутствует и «средним голосам».

Не всегда было так, что дорогу певца артиста избирали себе люди с ярко выраженными прекрасными голосами. Эти явления были законны. Были примеры, когда стремление к сцене, к пению охватывало людей с посредственными голосовыми данными. Ярким примером этого явления является Н.Н. Фигнер, у которого по его личному признанию голос был довольно посредственным. Однако, железная воля, упорный труд под руководством знаменитых итальянских мастеров оперного пения принесли зримые результаты. Благодаря всему этому он сделался знаменитым певцом-артистом конца девятнадцатого века в бывшем Петербурге, где публика была весьма требовательна к певцам, так как лучшие итальянские певцы в течении целого столетия воспитывались в данном направлении.

Пример с Фигнер может служить блестящим подтверждением для тех, кто считает себя обделённым природою особыми голосовыми данными.

От себя мне хочется добавить, что недостатки голоса компенсируются другими природными данными, а именно музыкальностью, темпераментом, выразительностью исполнения, трудоспособностью и, главное, хорошей школой оперного пения. Прекрасные учителя из талантливых учеников с посредственными голосами достигали выдающихся вокальных успехов. Таким образом, дорога на сцену не совсем закрыта людям с ограниченными вокальными данными. Я утверждаю это со всей ответственностью, оговариваюсь лишь относительно всякого рода искателей приключений и маньяков, воображающих себя высокоодарёнными, несмотря на полное отсутствие как голосовых данных, так и вообще каких-либо музыкально-сценических способностей. Всю жизнь такие люди переходят от учителя к учителю и кроме насмешек и сожаления ничего не вызывают.

Кто бывал на открытых пробах в оперных театрах Москвы и Ленинграда, тот, вероятно, не станет со мной спорить и подтвердит, что это так.

Здесь виноваты не одни они, но и учителя, поддерживающие в безнадёжных певцах веру, что из них впоследствии выйдут чуть ли не знаменитые певцы, особенно, если они хорошо оплачивают их труд. Читая лекцию для людей, посвятивших себя искусству пения в качестве ли профессионалов певцов или просто для поднятия своей культуры в порядке самодеятельности, я не только думаю о счастливцах, одарённых блестящими голосами, которым, так сказать судьбой предназначено блестать, сколько о тех «середняках», которые составляют главную массу, стремящихся на подмостки в качестве профессиональтных певцов вопреки может быть совету как специалистов, так и всех окружающих друзей, что у них, дескать, данные для этого не достаточны. Я имею в виду, что голосовые данные недостаточны для профессиональной работы. Заключение учителей не всегда бывает правильным. Ошибки встречаются довольно часто. Тем, кому следовало бы учиться – не советуют им это делать и не принимают их в музыкальные заведения. И, наоборот, кому этот путь не подходит – советуют вступить на него.

Как всякого рода предсказаниям в этой области нужно относиться критически, ибо здесь-то и начинаются несчастия и драмы, которых можно и следует избежать.
Что бы ещё яснее выразиться, скажу, что я имею ввиду только неудачи тех людей, которым плохие учителя перепортили голоса и из них ничего не вышло, но столько же и о тех, которых от этого шага отпугнули, не дав им вкусить может быть вполне достойной их славы. 
Сколько талантов погибло, благодаря именно тому, что жизнь их сложилась в этом смысле не совсем удачно. Они не пошли по этому пути из нежелания огорчить папу или маму, избравшим для сына или дочери путь врача, инженера, финансиста, юриста и т. далее.
Другие получили запреты от мужа или жены. И, наконец, третьи, будучи избрать себе путь певца или певицы и, имея способности и стремления, послушали…и совершенно напрасно специалистов, взявших на себя смелость и право предсказывать другим их судьбу.
На моей памяти погибло для искусства много талантливых людей по вышеуказанным мною причинам. Примеров приводить не стану, каждый из вас, порывшись в своей памяти, найдёт их. Заканчивая об этом скажу, что тот кто чувствует своё призвание стать певцом артистом и имеет, кнечно, вокальные данные, даже, если они и не такие уж блестящие по сравнению с другими, не смущаясь, пусть дерзают, при этом помня, что только упорным трудом под руководством умелых, добросовестных учителей-артистов, они обязательно добьются блестящих успехов наравне с теми, кому самой судьбой предназначен этот путь.

Не нужно бояться, а нужно дерзать, работать, работать и ещё раз работать!


                                         Часть 5.

Кто должен заниматься преподаванием пения.

Мы установили, что заниматься пением для профессиональной работы должны только обладатели хороших голосов.
Ну, а те учителя или преподаватели, кто обучает певцов, чем же они в свою очередь должны обладать? Нам нельзя не удержаться, не задав этого вопроса. И ответить на этот вопрос надо так же обстоятельно, ввиду его чрезвычайной важности.
Как-то мне довелось присутствовать на лекции о пении одного профессора по классу вокала Московской Консерватории. Фамилии и имени его не называю нарочно. Лекцию и учеников этого учителя и профессора я очень внимательно прослушал. В открытых прениях после лекции я поднялся и выступил с критическими замечаниями, от которых, при всём моём желании я никак не мог удержаться.
Преподаватель этот меня удивил и прямо-таки сразил наповал своим утверждением, что вокалисту не следует придавать никакого значения способу дыхания. И он предоставлял своим ученикам полную свободу действий, говоря им: «Дышите как хотите!».

Я сразу обратил внимание на эту сторону работы преподавателя с учениками и заметил, что все они поют какими-то «бестелесными» и «безликими» голосами, выражаясь нашим певческим термином «не опёртым звуком». Эти «его» голоса не летели дальше первого ряда, в котором сидел я. Мне не хотелось быть резким и категоричным в своём выступлении, но хорошо помню, что сказал следующее, от чего и сейчас не откажусь:

«Для того чтобы стать инженером, врачом, преподавателем высшего учебного заведения, астрономом, юристом, нотариусом, моряком, лётчиком требуются не только дипломы, но и практический показ своих знаний, свои учёные труды, рационализаторские предложения и так далее. А для того, чтобы стать учителем пения нужна лишь одна наглость, жлобизм, нахальство и аферизм». Мои слова вызвали дружный смех и хохот у всех собравшихся.
Публика была отборная или если можно так сказать элитная, которая профессионально разбиралась в этом вопросе и, поэтому, не осудила моего резкого и категоричного замечания. Там присутствовали многие профессора и доценты Ленинградской и Московской Консерватории и некоторые певцы из Большого и Мариинского Театра.
Многие по окончании этого диспута подходили ко мне и выражали своё полное согласие с моими замечаниями.
Это имело место в сороковые предвоенные годы, когда я был солистом Большого Театра и был полон творческих сил и неуёмной жизненной энергии, чтобы творить и петь на оперной сцене всего нашего бывшего Союза…
Но, как мне думается, и теперь, в новом нынешнем, теперь уже Вашем тысячелетии, на этом фронте у вас не всё так гладко и благополучно.
В самом деле, преподаванием пения занимаются все кому не лень. 
От высококвалифицированных бывших певцов оперных театров до суфлёров, аккомпониаторов, концентмейстеров, баянистов, хормейстеров и чуть ли не театральных парикмахеров, декораторов, бывших участников хора, гардеробщиц, уборщиц и так далее. 
Все суются в преподавание оперного пения, при этом ни черта не смысля в этой благородной дисциплине. Я не имею ввиду официальные музыкальные учебные заведения, так как там директора и руководство старается строго следить за своими кадрами, так как кадры в наше время решают и будут решать всё. Но может быть и так, что тем или иным образом туда всё же попадают и просачиваются люди ничего не смыслящие в преподавании оперного пения. Но это явление общего характера, где имеет большое значение блат, протекция и знакомства. Некоторые могут мне сказать, что каждый устраивается в этой жизни как может и не всякому человеку суждено хватать с неба звёзды, а кушать хочется всем. Работа этих неудачливых учителей жуликов происходит на виду у всех, как своих и других «чужих» учеников, так и окружающих их коллег и, может быть, опытных преподавателей, которые кое в чём в вокале разбираются. 
И, наконец, если о том или ином учителе пения идёт дурная слава, то ведь никто силой к нему учеников не тащит. Самое неприятное для этого преподавателя будет то, что его класс будет практически пустовать и учеников у него будет очень мало. А имеющихся своих учеников он должен будет чем-то «держать» и «подкармливать», навивая им на уши что-то вроде лапши, как мы видели во всем известном нами детском телесериале «Ералаш». 

Хитрый учитель-манипулятор-жулик, как правило, манит свою доверчивую жертву-ученика или своими связями, с протекцией его устроить на высокооплачиваемую работу, или «разжигает» перспективой появления у своего ученика божественного голоса Карузо или Батистини и, по этому поводу, уже предлагает своему ученику весь мир, как это делал в библии сатана перед Христом, предлагая ему лишь преклониться перед собой…
И, в конечном итоге, если блеф этого манипулятора-педагога раскрывается, то этому преподавателю нужно будет идти или «выше» на должность заведующего учебной частью и заниматься только бумагами, расписанием и общими учебными вопросами, или, в худшем случае, ему придётся избирать другие пути к достижению всех заветных и манящих его земных благ. Если же он будет давать частные уроки, то ученики, не видя никакого своего прогресса, просто его покинут, да и расскажут про его жульничество всем своим друзьям и коллегам по дисциплине. Пойдёт дурная молва о частном лже-педагоге и он будет как старуха у разбитого корыта. 
Когда я до Революции семнадцатого года учился по классу вокала у маэстро Мазетти в Петербургской Консерватории, там был такой порядок, что ученик выбирал себе сам учителей. И, даже, мог сделать ещё больше…Ученик мог в течение любого семестра в любое время учебного года его…просто поменять, если у них были какие-то разногласия, связанные с методикой вокального преподавания данного учителя. Разумеется, это всегда допускалось и делалось с разрешения директора Консерватории. Наверно, что-то похожее имеет место и в Ваше теперешнее время. Не может быть сегодня такого, чтобы ученик не захотел поменять себе педагога без какой-либо видимой уважительной причины с разрешения руководителей музыкальных учебных заведений. Я не случайно остановился на этом вопросе и провёл аналогию между преподаванием пения в дореволюционное время и преподаванием пения сейчас. Аналогия напрашивается сама собой, поскольку я закончил Консерваторию до Революции, так сказать, в старое время и, логически мысля, я делаю вывод, что класс любого самого знаменитого педагога – не кабала и не дыба с испанским сапогом, а место высокохудожественной учёбы и мало ли бывает примеров, когда или ученик не понимает учителя, или оба не понимают друг друга и, поэтому, для пользы общего дела, им лучше всего расстаться. Да, несомненно, это будет совершенно правильно как для Консерватории, так и для частного учителя. Другое дело, когда в ход идут горячие слова не в меру с горячим сердцем и буйными кулаками, чтобы устроить чехарду и смятение с сумятицей из классов пения различных учителей в учебном заведении, для такого рода учеников должны быть установлены жёсткие рамки правил, которые вероятно сейчас и существуют. Без обуздания строптивых разгильдяев, ищущих лёгкой жизни за счёт других, не будет в учёбе должной дисциплины, а без дисциплины никогда не будет плодотворной творческой учебной работы.
Так или иначе, а работа с певцами в государственных учебных заведениях протекает под должным контролем. Ну, а сколько обучается учеников у частных педагогов на дому или в общественных клубах и творческих кружках под видом самодеятельности?
Никто этого не знает. А ведь у этих частных учителей порой нет никакого ни образования, ни надлежащих прав на это, никаких вообще педагогических данных, не говоря уже ни о лицензии, ни о регистрации права занятия индивидуальной предпринимательской деятельностью. Если в государственных учебных заведениях занимаются тысячами, то у частных педагогов занимаются десятками тысяч и эта учёба протекает бесконтрольно на честном слове и весь вокально-педагогический процесс пущен на самотёк, куда кривая выведет. Чтобы внести полную ясность в этот вопрос, чтобы мне вам быть понятным, как мне желательно, выражусь конкретно. Я не против частных учителей пения. Это было бы жестоко и не справедливо с моей стороны. Среди этих частных учителей есть очень много высокоодарённых мастеров-вокалистов, приносящих огромную пользу всей нашей стране на культурном фронте. Но, вместе с тем, я являюсь решительным противником… и открыто ненавижу всех тех сомнительных, не порядочных и нахальных лиц, кто просто «примазался» к этому благородному искусству в целях своей собственной корыстной наживы. Ну это ещё пол беды. А как насчёт похороненных и загубленных ни за что…ни про что…просто так…ради пустого педагогического процесса с наживой…бесчисленного множества божественных голосов, которых так никому и никогда уже не будет суждено услышать? А как насчёт многих личных человеческих трагедий, о которых мы так и никогда и ничего не узнаем?
Кто же, с моей точки зрения, имеет право обучать сольному оперному пению других?
На это я вам твёрдо и по своему большому жизненному опыту отвечу: 
Без всякого сомненья, это должны быть, прежде всего, блестящие артисты певцы, которые сами прошли и, в конце-концов, получили и овладели хорошей, твёрдой оперной школой.
Которые пели или поют на сцене в течение долгого ряда лет и у которых богатый и большой певческий опыт, а так же проверенная долгим временем хорошая техника оперного пения.
Самое главное и обязательное моё условие, я здесь повторяюсь, они должны были петь или поют на оперной сцене. Пусть они не закончили консерваторий и не имеют дипломов.
Сам я дипломам не придаю никакого значения. Чтобы божественно петь и показывать другим как надо правильно петь и что для этого следует сделать, дипломы не требуются и не нужны, это всего на всего туалетная бумага, а, прежде всего, нужно умение, талант и дар с выше, от Бога плюс безукоризненное владение хорошей оперной школой. Эти учителя, которых я имею в виду, непременно должны уметь петь хорошо сами и досконально владеть своим певческим голосовым аппаратом. Их голос должен быть хорошо и правильно «поставлен», чтобы они могли показывать всем своим ученикам своим живым голосом правильный звук по октаве, а когда требуется, и правильные певческие фразы при разучивании различных музыкальных произведений, вокализов и концертного репертуара.

Если же, при этом, многие учителя ссылаются на то, что де мол, голос мой потерян от старости или от других причин, то я предостерёг бы всех страждущих и неуёмных доверчивых учеников от таких учителей и оценил бы данного безголосого учителя сугубо критически, так как неизвестно от каких причин данный педагог по пению потерял весь свой голос настолько, что не в состоянии показать ни одной живой и правильной ноты.
От таких учителей, педагогов и педагогинь следует бежать без оглядки как от чумы или от проказы, так как это чистой воды шарлатаны, которые примазались к благородному искусству вокального преподавания. Со своей же стороны, я никак не мыслю себе такого учителя и педагога, который бы вместо того, как того и требуется по вокальной школе, чтобы показать правильно идущий звук своим живым голосом на любую гласную нашего алфавита или вокальную фразу разучиваемого или уже в певаемого учеником произведения, вдруг, ни с того ни с сего начал бы что-либо мелодично насвистывать, а на высоких нотах тыкать многозначительно вверх пальцем. Потерять голос можно и при плохой школе, а старость здесь и ни при чём. Все певцы с хорошей школой не теряли своих голосов до самой глубокой старости. Примеров тому множество. Достаточно лишь напомнить, что король баритонов Батистини до глубокой старости не потерял своего голоса и умер прямо на сцене. Так же и Шаляпин не потерял своего голоса до самой своей старости и смерти. Аделина Патти сохранила свой голос и так же продолжала петь вплоть до самой своей смерти. 
Если же бывает так, что артист-певец уже на сцене по старости лет не может петь вследствие дефектов голоса, то я должен сказать, что дефекты чаще всего есть результат одряхления мышц, держащих голос на дыхании, вследствие чего и появляется детонация. Такой певец чаще всего понижает, так как он утрачивает координацию дыхания с резонаторами, а так же с положением гортани. Споры по этому поводу излишни и бессмысленны, как же может быть иначе.
Правильное преподавание пения, прежде всего и главным образом, с моей точки зрения, основывается и зиждется на подражании своему маэстро или педагогу. Я заявляю об этом со всей ответственностью, смелостью и решительностью. При показе живым голосом учителя достигаются самые лучшие и самые быстрые у учеников результаты с практической, педагогической и творческой точек зрения. Учитель, хорошо владеющий своим голосом, завоёвывает в глазах своих учеников ещё и авторитет тем, что им нужно тянуться за своим учителем и в конечном итоге достичь требуемого от них совершенства и правильности, как в звуке, показываемом для них учителем, так и в искусстве владения музыкальной фразой, что впитывается учеником от учителя как губкой на протяжении всего периода обучения.
Стоит лишь всем нам узнать, как учится петь молодая канарейка и все мы дружно улыбнёмся, так как это нам тут же напомнит вышеописанную мною аналогию идеального преподавания пения.
Сколько же ученику не рассказывай о красотах правильно поставленного голоса, сколько не трать красноречия и эмоций, говоря халва, халва, -- от этого во рту сладко не станет и ученик ни с того ни с сего не запоёт соловьём. 
И никакие пустые красивые басни не смогут заставить правильно давать звук ученика, если все эти разговоры практически не подтверждены соответствующим правильным показом.

                       Дневник маэстро


Последний день марта. Воскресенье. Встал в шесть тридцать. Сделал гимнастику. Получил завтрак. Утром гулял и днём по зоне около часа. Солнце грело скупо, но поднимается выше и выше и, не смотря на холодные ветры, всё же уже начинает прогревать землю. Снег тает. Сопки почернели. Грязно. Колонна была выходной, за исключением тех, без которых нельзя обойтись на предприятиях и общественных местах: столовых, погрузки, разгрузки, ремонт и так далее. Ансамбль был выходной, но вечером репетировали «Бойкое место». Я отдыхал до вечера. Ходил с согревательным компрессом, так как горло не в порядке. Занимался слабо. Устал, как-то и нет энергии и сил. Что-то распустил себе вожжи, придётся их подтянуть. Вчера и сегодня в ансамбле было очень много пьяных – вольные получили зарплату. От пьяных много шума. У них развязанные языки и голоса их особенно звучат зычно и противно. Сейчас 11 часов вечера. Сейчас буду спать. Собираемся в Кулдур, но я думаю остаться и полечить горло. Жизнь идёт бессодержательно и бестолково. Писем от сына нет, а я жду от него важных вестей. От Людмилы тоже нет писем, она нанесла мне очень тяжёлую рану. Не пишет очевидно потому, что у неё нечиста передо мной совесть. Жаль, нежданно негаданно, такая хренота, прям нет слов! Очень низко, мерзко и плохо! Очень нехорошо поступила Людмила! Кира закусила удила и несётся как борзый конь в степи широкой!
Досадно, что тут поделать! Ну, бог им судья! Спать. Завтра буду писать письма.

1 апреля 1946 года.
Встал в половине седьмого. Сделал физзарядку и гулял более часа по зоне. Было морозное свежее утро. Земля подмёрзла. Американские ботинки хорошо защищают ноги от неровностей мёрзлой дороги. Репетировали «Бойкое место», а в 12 часов дня все уехали в Кульдур. Я остался «домовничать» с дневальным. Славно отдохнул от шумного балагана. Наслаждался тишиной. Делать ничего не хотелось. Голос ещё до конца не поправился.
2 апреля 1946 года.
День прошёл в тишине. Замечательно отдохнул от шумной и зловонной нашей «банды». С утра проделал весь свой намеченный для себя в повседневной жизни оздоровительный «курс». День был яркий, но ещё пока холодновато. На солнце тает, а в тени стоит холод и земля, снег и лёд скованы ещё морозом. Учил свою роль. Написал и отправил четыре письма.
Повторял оперы «Кармен» и «Пиковую даму». Пробовал петь и после получасовых усилий пришёл к выводу, что всё же мой голос, как не прискорбно для меня, ещё далеко совсем не в порядке. Два дня привязываю согревательные компрессы на горло, на тот случай, если есть воспалительное состояние со связками. Так же пользуюсь ментолом. Всё это, может быть, мёртвые припарки для моего голоса, но что остаётся делать мне, сидящему за колючей проволокой, когда у меня нет никакой другой возможности получить надлежащую медицинскую помощь и вылечить мой «под застывший» больной голос. Мне остаётся лишь надеяться на свой организм и на природу матушку. Организму приходится один на один бороться с постигшим меня недугом.
Наш начальник «мулла» -- Константинов уехал в Хабаровск за покупкой реквизита для нашей постановки «Бойкое место». Мучительно и долго он рвался проделать эту операцию.
Ну, наконец-то, выбил у начальства деньги и уехал.
3 апреля 1946 года.
Спал сегодня дольше обычного, так как лёг очень поздно. Прогулка и гимнастика проделана. Во время прогулки учил роль Безсудного. Прогулку закончил в девять часов. Позавтракал и поспал ещё, что-то со мной такого почти никогда не было, наверно, болезнь ещё даёт о себе знать и, как ни крути, -- старость подкатила. Пообедал. Принялся за роль. Сейчас ясный день. Сижу возле окна и тёплые лучи солнца греют мне руки. Тепло. На улице, однако, прохладно.
Всё же надо отметить, что апрель начался теплый и радостный, как настоящий весенний месяц. А что будет дальше – увидим. Здесь весна почти всегда запоздалая, холодная и неприветливая. С минуты на минуту должна нагрянуть «банда» наших «артистов» из Кульдура. С приездом моих мучителей окончатся мои блаженные и счастливые часы покоя.
Спасибо судьбе за эти хорошие и счастливые мгновения моей жизни!
4 апреля 1946 года.
Вчера вечером вернулась вся банда из Кульдура и нарушила мою гармонию и покой. Рассказали, что на «банкете» все перепились и передрались. Ещё ни один банкет без драки в ансамбле не проходил. Одним словом: мразь и рвань! Разве эти отбросы общества могут поступать иначе?! Сегодня день прошёл как всегда и обычно в работе. С утра была прогулка и физзарядка. День был ясный. Много гулял. Во время прогулки учил свою роль и занимался немецким. Утром подморозило и я в своих американских ботинках с железной подошвой основательно утоптал мёрзлую землю моего каждодневного маршрута. Хочу добиться в ходьбе, чтобы ноги не уставали. Мне думается, что в моём возрасте это уже не возможно.

Вот и понаблюдаю за собой со стороны. Чувствую себя хорошо. Ничего не болит. Вчера и сегодня спал днём больше часа. Ночью сплю тоже хорошо. Замечательно то, что у меня нет головных болей. От образа жизни будет зависеть моё физическое состояние. Нужно помнить это и никогда не забывать, что от образа жизни зависит и здоровье и продолжительность жизни. Завтра нужно будет основательно подзаняться немецким, так как есть человек, который мне с этим поможет. Итак, спать.

5 апреля 1946 года.
Сейчас два часа дня. Боже милосердный! Какая благословенная неожиданность для меня!
В 8 часов пошёл совершать прогулку по своему «бульвару», гулял до пол десятого, захожу в барак утомлённый, а там говорят, что нужно собираться в поездку. Всё это произошло в мгновенье ока! Буквально как гром среди ясного неба! Весь народ засуетился. Моя рвань вынуждена подчиниться приказу – «не может быть отказа!» Я будучи ещё больным ехать отказался и принёс врачебную справку. Банда быстро собралась и в час дня её выпроводили за зону с двумя конвоирами. Остался я и Урусова, которая тоже получила справку от лекпома. Блохин сидит в изоляторе. Стало быть, из программы выпали три больших номера.

Как они там без нас будут кувыркаться, не представляю. Мало того, что пойдут все старые номера, но и тех будет ограниченное количество! Да! Ещё выпал номер Константинова. Значит в программе будут отсутствовать четыре больших номера. Скажу прямо, осталось жалкое подобие номеров и не прикрытая убогость. Но это может быть только в лагерях!!!

Вот оно – отсутствие всякой воли. Замечательная художественная работа! Никакие доводы в расчёт не принимаются, спорить нельзя. Меня никто не лечит. В зоне надлежащих врачей нет. А за зону не выпускают. Наконец, есть мнение «врачей», что «ему», то бишь мне за шестьдесят, голос уже всё равно не воротишь и, поэтому, нет никакой надобности его лечить.

Ничего не скажешь, умное решение наших зоновских «врачей». Умное решение. Я сказал, что согласен -- «актируйте» меня и тогда меня не заставят работать, а сейчас заставляют. Думаю, что из этой врачебной болтовни ничего не выйдет. Я давно добиваюсь актировки по старости, но эти же мудрецы меня не актировали, находя, что я ещё достаточно здоров. А одна врачиха, начальница медсанчасти а Комсомольске, прямо заявила, что вам на вид не больше сорока пяти лет и я вас актировать не могу. Посижу в лагерях ещё шесть месяцев и совсем «омоложусь». Конечно, всё это чепуха и безответственная болтовня невежественной службистки. Никто не скинет мне с моих шестидесяти одного года ни одного года. На тяжёлых каторжных зоновских работах за истекшие почти восемь лет организм сильно под износился и только силой воли живу и тружусь. Сейчас я безумно счастлив, что имею возможность отдохнуть от угара, курева, шума, гама, матерной ругани, ссор, драк и вообще от этой проклятой чёртовой «банды», которая уехала минимум на три дня. Дай бог, чтобы их дольше не было, да, чтоб они вообще не приезжали! Ведь, в лагерях всё возможно. А я отдохну и долечусь. Голос мне нужно восстановить во что бы то ни стало! Не смотря на приговор наших медицинских мудрецов! Жалкие пигмеи! Они не понимают, что я ещё буду петь добрых 15 – 20 лет! И буду петь по-настоящему! Как полноценный артист-певец! Это значит, что голос мой не только не пропал в 60 лет, а и не пропадёт и в 90 лет! Мой дед и отец были долгожителями и прожили больше 120 лет! Я, надеюсь, что до сотни и я смогу, не только дотянуть, а полноценно дожить! Генетика и порода у меня хорошая! Меня просто так не возьмёшь! Эти врачишки – просто мелюзга, слепые невежественные кроты и кретины! Вам ещё у меня многому нужно поучиться! Тоже мне, врачи! Жалкие безграмотные девчонки или даже хуже этого! Настоящий и опытный врач никогда не ставит крест на своём пациенте и никогда не даст такого заключения, до которого они додумались вместе с безграмотным солдатом лекпомом. Их заключение: голос пропал от старости… Идиоты! Не от старости, а от зоновских антивокальных не человеческих условий, от того, что, практически, нечем прикрыть от холода свою задницу, от болезней, от бытовых условий, в которых бы и здоровый слон подох бы очень быстро, а не только певец-артист. Который, однако, не подох, а ещё работает и будет работать. Ведь, петь в наших условиях почти невозможно. А я пел и пою на протяжении всего срока заключения. В ансамбле пою только три года. В Бутырке каждый деть я пропевал все свои вокальные упражнения и делал по камере 5 – ..10 километров... На тяжёлых каторжных работах в перерывах я пел свои коронные вещи, поднимая дух многим заключённым, помогая им выживать и выжить в античеловеческих условиях существования. За всё это время я никогда и ничем не болел и голос у меня всегда был в порядке. Самое большее два – три дня помолчишь или отлежишься и снова голос в порядке. Снова поёшь. Как же теперь нужно понимать это клеймо лекпома и хвалёных врачей! Получил письма из Москвы. От Толи и от Т.С. открытку. Толя едет в Москву.
Т.С. жалуется на свою жизнь и на Киру. Что это за Кира? Чудовище какое-то, мегера?!
Надеются с Людмилой перейти в свою комнату и отделиться. Ничего не знаю. Пусть устраиваются как лучше, что я могу советовать? Сами умные, обойдутся и без моего совета.
Кира меня поражает. Не дай бог попасть на её иждивение. Вот бы она «накормила» папашу.
Горек был бы этот её хлебушек.
Тот же день. Полночь. День прошёл. Сейчас тишина. По радио передавали Чайковского, Римского-Корсакого, Мусорского. Пела замечательная певица, фамилии её не разобрал.
Рейзен пел. Лемешев пел Трепака Мусоргского. Первый раз слышу всё в своём исполнении.
Пирогов пел какую-то незнакомую песню. Сейчас играет скрипач, но не знаю, что. В общем, сижу в тишине и покое и наслаждаюсь всем этим. Тишиной и чудной музыкой. Какое блаженство жить одному. Люблю одиночество. Дневальный взахлёб сопит, мыши скребутся по тумбочкам. Написал письма. Толе. Т.С. в Хабаровск в ансамбль с предложением своих услуг, как преподавателя. А так же начальнику К.В.О. Тельцову, прошу его перевести меня в Комсомольский ансамбль. Радиопередача заканчивается. Играют гимн Союза. Пожалуй, нужно ложиться спать. О, если бы навеки так было! То есть только в лагерях. Не дай бог, Всевышний услышит моё желание и оставит меня до конца дней моих в лагерях. Нет, господи помилуй! Ты же вездесущий и понимаешь, что я просто хочу, чтобы мои мучители подольше оставались бы в поездке и чтобы моё одиночество продолжилось бы подольше. Как эти минуты не приятны, но я могу в большей степени иметь на воле и тишину и покой.

И тишину не такую, какую имею изредка здесь. Поужинал недоваренным горохом и живот сильно распирает и пучит. Газы то и гляди или взорвут меня или я вылечу на бреющем полёте из барака дирижаблем и полечу в межпланетные пространства, а как же охрана?

Ведь она за мной не погонится и у неё нет топлива. Чтобы увязаться за мной её придётся подзаправиться подзаправится всё тем же музыкальным горохом. Играет танцевальная музыка. Под неё ложусь спать.

6 апреля 1946 года.
День пролетел. Было солнце. Таяло. Подсыхало. Занимался как обычно. Много гулял. Во время ходьбы учил роль и занимался немецким. Немного пел. Голос ещё не совсем поправился. Болезнь затянулась. Написал письма Толе, брату в Крым, в Хабаровск в ансамбль с предложением своих услуг как педагога по вокалу. Не знаю, что выйдет. Наслаждаюсь тишиной.
7 апреля 1946 года.

Встал в полвосьмого. Вся «физика» проделана как положено. День был яркий. Гулял не меньше двух часов. Учил роль и занимался немецким. Все письма отослал. Сегодня даже уснул на улице на скамейке. Чувствую себя хорошо. Немного переутомляюсь физически. К вечеру устаю. Сплю хорошо. Однако, как бедна моя жизнь! Повторил «Пролог» на итальянском. Серенаду Мусорского. В общем, стараюсь день заполнять работой. Бедна и уныла моя жизнь! Смотрю через зону вдаль и думаю, что скоро наступит время и для меня откроется клетка. Только птичек выпускают весной, а я вылечу осенью. Ансамбля нет и завтра его не будет. «Мулла», пожалуй, припрётся завтра и будет удивлён и изумлён, что мы с Урусовой остались. Сколько у него в душе будет негодования, но сказать он ничего не скажет, всё сделано по закону, бумажки есть. Итак, время идёт. Грустно. Тяжело. Молчи грусть, молчи! Всё.

8 апреля
Встал в восьмом часу. Сделал зарядку. Гулял два часа. Ел паршивую баланду. С утра было солнце. Таяло. Половина дня была мрачной. Днём поспал. Читал «Воскресенье» Чехова.
Читал с удовольствием. Волновался и переживал вместе с его героями. Жизнь проходит. Грустно. Немецким не занимался. Завтра нагрянет банда и приедет мулла. Ложусь спать. По радио сейчас передают Обухову. Что-то очень тонко она визжит, прям распинает «Кармен».

Плохая или запись, или передача. Мои записи скучны как моя жизнь. Горько в этом признаться.
9 апреля.
День начался обычно. Всё было как вчера. После обеда нагрянула банда, ужасная, мерзкая, пьяная. Кончилось моё спокойствие. Начался шум, гам, матерная ругань, драка. Вот оно наше повседневное лагерное житиё. Вот оно, самое гнусное, самое мерзкое житьё с этой мразью, падалью и подонками. Мерзость и гнусность. Этим всё сказано. И ещё я долго буду мучиться…
10 апреля.
Сегодня годовщина моего прибытия в лагерь на станцию Завитая. Туда я прибыл 10 апреля 1941 года. Ровно пять лет я сижу в лагерях. Помню, что тогда было значительно холоднее. Высадили нас на 59 колонне возле станции Завитая. Много утекло воды с тех пор. День прошёл. Гулял. Работал довольно интенсивно. Сейчас я избрал иной метод гуляния. А именно, во время работы или читаю или учу роль. Читаю по-немецки. Гоняюсь за двумя зайцами и довольно удачно. День был яркий и удивительно тёплый. Конечно, можно было бы сделать и больше, но у меня в подсознании мысль – не особенно нажимать на себя.

Приехал мулла и много рассказывал о своей поездке. В Хабаровске создаётся ансамбль Красной Армии песни и пляски. Голосов нет. Особенно мужских. Жду ответа на свои запросы. Чувствую себя хорошо. Мылся в бане. Был в парной, после чего ныло сердце. Или в бане было угарно, или мне уже вообще нельзя позволять себе эту роскошь. Сегодня банда протрезвилась и достаёт меня своей вознёй и шумом. Как жаль, что кончились дни моего блаженства так быстро. Дым, чад, угар, вонь, шум, гам, тьфу! Как мне это всё надоело. Но дни становятся всё теплее и теплее и я буду проводить большую часть дня на улице. Мулла написал расписание работы, от которого я пришёл в справедливое негодование. Кретин воображает, что артист может работать своим голосом 24 часа в сутки! Я давно определил ему место свинопаса, а не руководителя художественного коллектива. Всё же я рад, что здоровье моё улучшилось. От сушёной картошки немного поболел живот. Но это совсем не та прежняя острая, мучительная и жгучая боль, от которой меня избавил доктор Померанцев.
11 апреля.
Сегодня всё опять по-вчерашнему. Нового почти ничего нет. Кажется для меня может случиться важное событие. Мне сделают пропуск. Посмотрим. Мулла, очевидно, получил указание начальства. Я просил Овчарова о пропуске. Гулял. Работал. Устал. Почему-то сердце болело так же как вчера. Сократил прогулку. Ложусь спать в первом часу.
12 апреля.
Половина двенадцатого ночи. Вот ещё день канул в вечность. Сегодня было солнечно и довольно тепло. Встал в полседьмого. Сделал гимнастику. Гулял до полдевятого. Читали пьесу «Бойкое место». Занимался языком. Гулял вечером. Луна. Ночь. Поэтично! Кругом зоны бегают по проволоке сторожевые собаки, их цепи лязгают и их лай нарушает поэзию и тишину ночи. Это напоминает мне, что я в зоне. Но полёт мысли никто и ничто не может запретить, ни собаки, ни часовые, ни начальство. Как ужасно сложилась моя жизнь на склоне лет! Как свободно и красиво я мог бы жить, если бы злые, бессердечные и тупоумные люди не упрятали меня под замок! Сердце ноет не только морально, но и физически вот уже второй день. Возможно, что ходьба мне уже вредит, особенно, здесь в зоне, где приходится половину дороги подниматься вверх. Все дни похожи один на другой. Есть надежда получить пропуск.
13 апреля.
Вот и этот день прошёл. Идут дни за днями перед глазами и ничего не сделаешь. Сегодня весь день болело сердце. Пришлось прекратить ходьбу. Репетировали весь день пьесу и водевиль. Сердце болит и сейчас и от этого угнетён дух. Если это серьёзная болезнь, то дело очень плохо. Сердце! Послужи мне ещё хоть немного! Дай мне выйти на свободу, а там будь, что будет! Сегодня лягу в постель раньше. Придётся дать сердцу некоторый отдых. Ведь я всё время не давал ему покоя своей суетой. Вокруг меня – шалман, шум, пьянь, одним словом, мерзость и гнусность.
14 апреля.
Был выходной день. Сердце ныло и ноет. Утром обнаружил, что вся моя «кухонная утварь» исчезла. Очевидно, моя «банда» из желания досадить мне – выбросила её вон из барака.

Это называется лагерная месть. Никто мне не открыл виновника, хотя, не может быть, чтобы никто не видел как совершается это безобразие. Я остался без кружки и миски. Сердце всё ноет. Очень неприятная новость. Ничего не поделаешь, сейчас старику надо больше лежать. Сегодня вербное воскресение. Итак, день прошёл.
15 апреля
Ничего особенного сегодня не произошло. В вольном клубе репетировали все наши вещи. Сегодня с сердцем было лучше. И вот, сейчас перед сном оно не болит. Немного перед сном погулял. Завтра обещали пропуск. Посуда моя исчезла бесследно. Виновников этого я вычислил и собираюсь отплатить им тем же. Пусть тоже подёргаются. Сидеть им ещё долго.
Ложусь спать.
16 апреля
Под отдалённым сводом гуляет полная луна. Весь день репетировал. Сердце немного ноет.
Гулял мало, много лежал. Сейчас пришёл с прогулки. Любовался яркой полной луной и дышал свежим воздухом. Зоновские собаки на меня злобно лаяли. Ведь тюрьма не кладбище.
Поднывает и покалывает не сердце, а где-то в сердце.
17 апреля.
Сейчас 11 часов ночи. Вернулся с прогулки. Луна светит ярко, она жёлтая. Смотрит через сопки в зону. День прошёл в работе. Занимался всё тем же, что и предыдущие дни. Получил пропуск, я расконвоирован. Воспользовался уже им и ходил по своим делам за зону без конвоя. Днём сердце не беспокоило, а под вечер дало о себе знать. Ложусь спать.
18 апреля.
День прошёл в работе. Ложусь спать. Болит сердце. Завтра просмотр нашего ансамбля.
19 апреля.
Сегодня был просмотр программы. Шёл, наконец, водевиль «От нежного сердца» и наши музыкально-танцевальные номера. Просмотр прошёл удовлетворительно. Я нервничал, голос ещё не пришёл в порядок, но всё же я начал его уже ощущать. Завтра должны выступать перед парт активом. Приехал генерал Петренко. Это большое событие для нашего лагеря. Ему все лижут задницу в своём служебном рвении. Устал. Ложусь спать рано. Завтра напишу письма в Москву и Владивосток. Получил письмо от Тани из Москвы. Ждёт меня. Волнуется. Не знает как дальше без меня заниматься вокалом. Боюсь, что она не скоро меня дождётся. Не буду загадывать. Время идёт. Ночи лунные, но луна выйдет поздно, где-то после 11 часов.
Итак спать.
20, 21, 22 апреля.
Прошло три дня как я не брал в руки этот блокнот. За эти три дня совершилось следующее.
20 было наше выступление в вольном клубе для высокого начальства во главе с генералом Петренко. Шёл водевиль и концертное отделение. Я играл плохо, волновался и кое=где путался. В концерте пел два дуэта с Вольским «Моряки» и «Не шуми». С точки зрения настоящего искусства это была полная лажа. Я был не в голосе, а Вольский – полный козёл.
21 была пасха. Этот день ничем не отличался от других. Некоторые напились. Присутствовал на концерте приезжих артистов в вольном клубе. Концерт был слабый и я не получил никакого удовольствия. Ставилась одноактная оперетта Оффенбаха «Жанна плачет, Жан смеётся». Исполнение очень слабое. Все эти три дня ходил за зону на прогулку. Репетировали свой репертуар. Наше выступление генералу понравилось. Он лично об этом заявил в слух по окончании нашего концерта. Ну, а раз генерал доволен, то довольна и вся его свита. Чего больше можно от нас требовать? Искусство в лагере процветать не может. Погода сегодня холодная, сыпал снежок при пронизывающем ветре. Сейчас полночь. Спать. Сердце всё же пошаливает. Поволнуюсь на своей роли и сердце пошаливает. Что мне делать? Отказаться от роли? Будет скандал. Придётся играть несколько спектаклей, а там уж и заявить, что мене это уже не под силу. Да, иначе, ничего не поделаешь. Неволя. Одно слово – неволя.
23 апреля.
День закончился. Утром, выйдя из зоны, пошёл к линии и прошёл 3 километра по линии на запад и обратно. В 12 часов пообедал. Отдохнул. Побрился и готовился к концерту. Концерт прошёл хорошо. Народа было набито до отказа. Голос звучит неважно. Дни проходят. Тепла пока нет.
27 апреля.
Четыре дня ничего не писал. Эти дни прошли все как один друг на друга похожи. Вставал в 7 утра. Занимался физкультурой и гулял почти по два часа в день. Каждый день делал по 6 – 7 километров и одновременно учил свою роль Бессудного. Роль выучена и уже начались репетиции на сцене. Роль трудна тем, что требует много нервных сил. Я, конечно, могу репетировать и без их затраты, но самому хочется сделать роль более естественней и горячей. Мне кажется, что игра в драме труднее, чем петь в опере, пожалуй, для драмы нужно больше огня, чем для оперы. Но это нужно проверить. Но с вокальной точки зрения, опера, несомненно, намного сложнее драмы, так как имеющиеся голоса не всегда соответствуют должным требованиям. Время идёт. Тепла ещё нет. По утрам заморозки и дуют холодные ветры. Здоровье моё удовлетворительно. Сердце моё покалывает только тогда, когда я поволнуюсь с ролью. Это, очевидно, делать нельзя. Это, наверно, невроз. Идёт подготовка к 1 мая. Начальник КВО Ананьев потребовал, чтобы мы 30 апреля поставили «Бойкое место». А пьеса даже ещё и не выучена как следует. Это нелепый приказ. Наше руководство категорически отказалось от показа совершенно неготового спектакля. Вот оно руководство! Просто смех! В концерте принимают участи две беременных «артистки». У одной живот выше пояса и другая тоже брюхатистая, просто смешно посмотреть со стороны на этот публичный дом! Вот оно, лагерное искусство. Водевиль отставлен, так как с уходом Строевой не оказалось замены, играть некому.
30 апреля.
Уже два часа ночи, стало быть – 1 мая. День высокоторжественный. Пролетарии всего мира празднуют этот день. Когда-то и я, будучи на свободе, торжественно проводил этот день. Теперь же в заключении я провожу эти дни в унынии и печали, в тоске по свободе, по свободной своей деятельности на благо своей Родины, своему правительству, своему великому народу. Получил письма из Москвы, Крыма, Владивостока, Комсомольска и Тин от племянницы Наташи. Письма довольно приятные. Владивосток, возможно, примет меня в своё лоно после моего освобождения, к тому есть некоторые предпосылки. Нужно лишь освободиться. За прошедшие 3 дня режим жизни не нарушался, кроме сегодняшнего дня, так как я сегодня не занимался зарядкой и гулял совсем мало. Сегодня состоялся наш концерт в вольном клубе. Ставили «Русалку», картину сумашествия. Кроме того, пел две песни «Меж крутых берегов» и «Когда я на почте служил ямщиком». Концерт прошёл благополучно. Из Владивостока мне сообщили приятные вести, я их долго ждал и, наконец, дождался. Вопрос лишь за небольшим, нужно получить свободу. Вероятно, я застряну здесь, на Дальнем Востоке. Нужно обеспечить себе дальнейшую дорогу. На носу старость, которую я должен провести спокойно. Ну, поживём – увидим. Недалёкое будущее покажет.
4 мая.
Прошедшие дни были невероятно трудные. Каждый день – концерты, а 1 мая – два концерта. Погода 1 мая была воистину праздничная. Валил снег, он лежит на сопках и до сих пор и растаял только в тех местах, где его топчут. Холодно, сыро и ужасно тоскливо! Свой режим я не нарушал. Гимнастику и прогулки делаю ежедневно. Написал гору писем, многие, наверно, уже дошло по адресам. Завтра выезжаем на север. Итак, в мае – снег.
13 мая.
Последняя запись была 4 мая. Прошло 11 дней и их положительно даже ничем не вспомнить.

5 мая выехали из Известковой поездом в Кульдур. Там провалялись беспризорными в клубе до 10 мая. Дали несколько концертов. Публика нас уже знает, принимает хорошо. Погода стояла непостоянная. С утра как будто солнце, затем холодный ветер и начинается то снег, то дождь. Кульдур мне приятен воспоминанием о том, что в нём, как ни странно, я почувствовал улучшение в болезни желудка. Доктор Померанцев меня подлечил. Из Кульдура11 мая выехали на машине и ехали целый день. Было холодно, но одет я был тепло и мне было комфортно. Под вечер, проехав ..150 километров... Мы приехали в Тырму. Устали. Живём третий день в Тырме. Концертов ещё не было. Меня обуяла страшная лень, ничего не хочется делать, не могу понять, в чём дело. Через силу заставляю себя заниматься зарядкой, прогулками и языком. Здоровье какое-то неопределённое. Не то здоров, не то нет, чего-то и сам не могу понять. В общем, чёрт знает что. Ужасно всё смутно и туманно. Всё проходит под знаком тяжелейшей апатии и упадка сил. Болезнь и старость начинают входить в свои права. Мучительно и жутко неприятно всё это осознавать, но это неизбежно и сие от нас не зависит.

14 мая.
Что мне писать? У меня много всяких мыслей, но разве их все можно выразить на маленьком клочке бумаги? Живём в Тырме, последний раз здесь были зимой, а сейчас уже весна, но тепла нет. Того и гляди, тучи разразятся или снегом, или дождём. Вчера и позавчера давали платные концерты. Аншлага не было. Пустые места были заполнены солдатами из конвойной части. Я всё время тянул лямку больного, то есть с не здоровым голосом. Переезды, неурядицы, перенесённый недавно грипп с простудой, семейная и личная трагедия и, главным образом, плохие погодные условия и отвратное питание не дают возможности моему голосу как следует поправиться и набрать былую мощь и красоту. Он из последних сил тянет концертные вещи, как тощая загнанная лошадь. 12 мая на первом концерте на сцене шепчу мулле не кланяться раньше окончания оркестром дуэта «Моряков», а он, вопреки здравому смыслу, недотянув свою ноту, наклонился раньше того, как я окончил тянуть свою партию, как будто бы был только он один, и не меня, ни оркестра и в помине не существовало! Ну, я тут решил дать ему прямо на месте урок, как подобает певцу вести себя на сцене. Я продолжал тянуть свою ноту вместе с оркестром. Мулла так и остался «наклонённым» со своим преждевременным поклоном перед публикой в дураках и идиотском положении. Получилось весьма неловко и неприятно, но у меня не было иного выхода, так как проституток и иных субъектов всегда надо как следует учить жизни и давать им то, что они заслуживают и чего они достойны.

Вчера же Мулла из-за случившегося провала 12 мая и вовсе снял этот наш дуэт «Моряков», чтобы отомстить в первую очередь мне и опять не оказаться в какой-нибудь непристойной позе или положении. Репетируем всё это несчастное «Бойкое место». Спиртного нет, а потому и нет в бараке ни выяснений отношений, ни скандалов. Вся эта отвратительная мразь и банда не может спокойно чисто по-человечески культурно выпить. Обязательно после этого нужно сводить старые счёты и устраивать мордобои со скандалами.
В Кульдуре, например, во время очередной драки Ченин получил хороший удар по голове ножкой от табуретки и пришлось его обратно везти в Известковую на излечение.
С ним уехал и наш сладкоголосый соловей Собинов-Вольский.
Этот дегенерат и кошкодрал воображает себя чем-то вроде сверхчеловека и всегда норовит под разными предлогами свалить из ансамбля, так как считает, что такому голосу как он не место в такой помойке, как наш коллектив, у него особый тембр голоса и особая своя ни с чем не сравнимая манера пения, которая лучше, чем у Карузо и всех итальянских маэсто взятых вместе, а, так же у него самый исключительный вкус и гениальная интуиция в трактовке и интерпретации всех вокальных произведений, за которые бы он не брался.
В конечном счёте, это трахнутый самовлюблённый маньяк и никаких достоинств певца за ним я не признаю. Голос его можно было бы использовать на сцене, но только после тщательной огранки и полировки правильными вокальными упражнениями, хотя сама натура у Вольского очень поганая, да и он не обладает никакими выдающимися способностями для должной работы, одним словом, он всего лишь ленивый нарцисс и совсем не боец и не трудяга. Он раз и навсегда останется «Козлом» и никогда не достигнет никаких оперных вершин. Кроме того, я не люблю влюблённых без всяких оснований в себя людей, они у меня всегда вызывали и вызывают какое-то внутреннее омерзение и сильную неприязнь.

Вольский любит себя не по заслугам и это граничит с манией величия. Лично он у меня ничему не научился, да и не мог я его учить при наличии у него такого отношения и к нашим занятиям и к окружающей обстановке. Больше о нём не стоит говорить, итак уж ему очень много чести. Я запечатлел его здесь как экземпляр редкой заносчивости, гордости и безосновательной самовлюблённости. Сегодня даём концерт для заключённых в колонии, то есть у Фролихи. Вчера нас посетил начальник Ефимов, как бы мимоходом намекнул на прошлое пьянство с дебошем. Дебоши нашего ансамбля стали уже известны всюду.
16 мая.

Вот уже перевалило за половину мая. И я опять нарушил своё правило, не написав в дневник ни строчки из вчерашнего дня. 14 мая я пел концерт у Фролихи совсем больным голосом и заявил Мулле, что надо дать отдых моему голосу, хотя бы дня два. Он согласился и вчера и сегодня я не выступаю. Сейчас 5 часов вечера и все наши уехали с концертом в сельхоз Аланап. Я в бараке остался один с дневальным. Ну, хорошо! Помолчу сегодня и завтра, а в субботу 18 мая будет вновь платный концерт, где моё присутствие будет просто необходимо.

Думаю, что голос значительно оклимается. Погода стоит убийственно мерзкая, прям как осенью. Сыро, холодно и как-то вообще мрачно. Эта несчастная и такая мерзкая погода пагубно влияет на мой голос, не давая ему окончательно поправиться. Моя жизнь в Тырме проходит как-то не так, как мне хотелось бы. Я разленился и разболтался, не могу ни сосредоточиться ни на чём, ни вообще вести намеченный ранее образ жизни. Над собой совсем не работаю. Немецкий закинул, а весь свой репертуар и вовсе не повторяю и не разучиваю ничего нового. Одним словом, прозябаю в лености и в каком-то полу-животном зомбированном существовании. Начинаю против своей воли уподобляться окружающей меня мрази. Жаль и очень жаль, что не могу вести себя так, как того требует моя внутренняя культура, воспитание и образование, одним словом, как нужно.

Конечно, надо как-то выходить из такого состояния, надо всё-таки возродиться из пепла и как-то «загладить перед собой свою вину». Стыдно, очень стыдно мне старому дураку, что так себя распустил и дал себе такие поблажки.

Вчера ходил за своим пайком и с сегодняшнего дня питаюсь не в столовой, а на дому. Варил себе гречневую кашу и ел колбасу. Пью чай в прикуску с сахаром. В общем сытно, ничего не скажешь. Буду так питаться 10 дней, а там видно будет.

В общем думаю, что голодать не буду. Получаю диетический паёк. Вечерами ни читать ни писать невозможно, так как нет света. При потёмках ничего не вижу. По утрам занимаюсь физзарядкой, делаю по часу прогулки, а иногда выходит и больше.

На колонне питание не вкусное. Фролиха себе верна. Она нас никогда не кормила лучше, чем едят у неё все. Баба хуже Плюшкина, хабалистая и не гостеприимная ведьма. У такой-то хамки и выступать не хочется, но ведь люди, перед которыми мы выступаем, во всём этом не виноваты. Толстая разжиревшая свиноматка, без границ самодовольная и тщеславная, самовлюблённая харя, она воображает себя «музой» и «нимфой» одновременно, покровительствующей искусству. Кичиться своей необычайной честностью и справедливостью: «…я, дескать, не могу отнимать у работяги последний кусок и отдавать ансамблю». Как будто мы не знаем, как всё это проделывается.
Немножко внимания и никакого преступления. Скажи Фролиха просто, что ты редкостное хамло
17 мая.
Когда пропускаешь хотя бы один день не зафиксировав и не записав его – он пропадает бесследно и я не всегда могу вспомнить, что же произошло за тот день. Очевидно, мой ум так устроен, что не удерживает в своей памяти незначительных событий ближайших дней. Поэтому, чтобы избежать забвения своего пребывания здесь, на зоне – нужно не мудрствуя лукаво записывать сюда всё то, что возможно, чему я только свидетель. Сегодня день прошёл так же как и вчера – я не выступал. Утром проделал и физзарядку и прогулку. Прогулка длилась долго, прошёл ..12 километров... Обдумывал план своих будущих лекций по постановке голоса и своих концертных выступлений.
Да, у этого звука нет ни резонаторов, ни масок и в ранг певческого звука он никак не вписывается, да и не всегда он бывает в таком чересчур избыточном количестве. Что Вольский подсыпает в свою баланду? Это одному богу только известно. Но что баланда эта излишне музыкальная, это точно. Сегодня я неудержимо и безгранично себя чувствую царём пердунов. Слава богу, что от этого пойла хоть не представился. И то хорошо! Не будет же Вольский травить на смерть своего учителя, ведь голос-то я ему пока до конца не поставил! С ужасом я представляю и думаю, что завтра Вольский опять заправит и заставит меня есть это своё гнусное убойное блюдо.
Всё это обыденные лагерные курьёзы, которые здесь очень часто имеют место и о которых нельзя не сказать.
Сегодня отправил письмо Ансамблю Дальневосточного Военного Округа с предложением своих услуг в качестве педагога по вокалу в ответ на его объявление в местной газете за 9 февраля 1946 года. Это уже третье место, куда я послал свои запросы с предложением своих услуг в качестве преподавателя вокала после моего освобождения из мест лишения свободы.
Интересно, что мне ответят? Может быть, все откажут, что, скорее всего, может и случиться.
В этой жизни дураков и неучей, ведь, везде гораздо больше, чем понимающих и умных, деловых людей. Они будут судить так: «Ну, что там может быть хорошего в лагерях?» Но поживём, как говорится, увидим. Полагаю, что, самое большее, через месяц, я должен получить от них ответ. Если в этот срок не будет никакого ответа, то, значит, моё предложение не вызвало у них никакого интереса. А ответ? Для этого мы ещё мало культурны, чтобы научиться уважать всякого человека и получать достойные ответы, как бы низко он ни стоял и не падал на арене жизни. Горький сказал: «Человек звучит гордо». Да, это правда, но так это сказано о Горьком и о людях высокого полёта. А для нас всех был бы…и негласно есть совсем другой ответ и другой подразумеваемый про себя белый стих великого академика, который в слух он никогда не произнёс бы. А, если и произнёс, то произнёс бы что-то в таком роде: «Человек – это…звучит…просто…быдло…, пустое никчёмное место, своего рода инструмент и глина в наших руках, и такое низкое существо, которое хуже смердящего и совокупляющегося скота».
Мой сын Владик пообещал мне в своём письме, что попробует похлопотать за меня, чтобы власти разрешили бы мне приехать во Владивосток после моего освобождения из лагеря.
Интересно, чем окончатся его хлопоты? Я ему советовал обратиться непосредственно в тот же ансамбль с моим предложением по преподаванию пения, но что из этого выйдет, наверно уже скоро узнаю.
13 марта 1946 года.
Встал в 8 часов. Проделал физзарядку. Позавтракал. Начал занятия в 10 часов. Фёдор Моисеевич Соболь начинает занятия с хора. Наш хор – это полторы калеки, но название звучит гордо и громко! Поём несколько песен, внося тем самым несколько номеров в новую программу. Ещё ни разу не писал в свой блокнот утром, как это делаю сейчас. Обычно писал всегда вечером. Объясняется это очень просто: мне нужно попробовать чернила. Я сделал чернила из химического карандаша и они у меня плохо растворились и чтобы достичь нужного «растворения», я поставил их в пузырьке на горячую плитку и забыл о них. Они начали кипеть, пробка из пузырька вылетела и чернила начали брызгать в чужой суп. К счастью, всё было быстро ликвидировано, а то пришлось бы расплачиваться своим супом за чужой испорченный моими чернилами. Суп, в который попало несколько капель фиолетовых чернил, не успел окраситься в фиолетовый цвет. Итак, день только начался. Здоровье моё сегодня несколько пошатнулось, не могу наладить желудок после ужасной сухой рыбы, крайне грязной и отвратительной – это всё японские трофеи. Вообще нужно сказать, что трофеи из Японии оказались весьма невысокого качества и нам, заключённым, приходится ими питаться: рис – грязный, с камнями и в шелухе, рыба сушёная, как черти чумазая и грязная, чай – поганый, словом всё очень низкого качества. Казалось бы, пусть бы японцев и накормили бы этими продуктами, да нет же, именно мы должны упражнять свои желудки в переваривании их риса с камнями и ихней зловонной заплесневелой затхлой рыбы.

Раньше мы считали скверными и не вкусными американские продукты, но как выяснилось сейчас, – японские съестные трофеи не идут с американскими ни в какое сравнение, американская еда – это манна небесная по сравнению с японским фуражом, которым принялись нас сейчас низводить. Но наши русские, родные продукты, вне всякого сомненья, самые лучшие и самые качественные в мире. Куда им всем империалистам до нас!

Тот же день, полночь. Означенный день канул в вечность. Что ни день, то всё короче и короче становится мой этот земной путь. Всё ближе и ближе становится черта, за которую, хочешь ты этого или не хочешь, тебе рано или поздно придётся всё же переступить, и от этого тебя ничто не удержит. Такова уж природа, против которой при всём желании никуда не попрёшь и не денешься.

Репетировали свою концертную программу. Кроме вокальных номеров, репетировали водевиль Соллогуба «От Нежного Сердца», в котором я к несчастью играю отца «Золотникова». Роль большая и никак в голове не укладывается. Я не драматический артист и роли разговорного порядка играю весьма неопытно, особенно, если это вколачивается в тебя из-под палки, а всё, что делается с помощью палки, делается очень медленно и нехотя и, как правило, весьма медленно усваивается мозгами. Чрезвычайно труден подневольный труд и этим путём я шагаю уже много лет. День сегодня был чудесный: яркий и тёплый. Там, где на дороге снег загрязнён, очень заметно было таяние снега. Я гулял около часа, занимаясь во время прогулки немецким языком. Учил затем роль и репетировал. Так и прошёл день. Сегодня же удалось помыться в бане. Это тоже большое событие, которому я всегда рад.

Вольский сегодня, слава Богу, сварил не баланду, а отличный рис и, конечно, пришлось с ним разделить трапезу. Он упорно предлагает угощение, так как видимо желает чем-нибудь «отблагодарить» меня за те уроки пения, которые урывками я иногда ему даю. Здоровье у меня сегодня было не совсем удовлетворительное. Расстроился желудок и я полагаю, что виновато моё лекарство, которое я принял на ночь. Сегодня от Frangolinum воздержусь. Жизнь в лагере очень однообразна и один день похож на другой. Поэтому, я буду вносить в свои записи кое-какие воспоминания, проведённой в лагере жизни с 1941 года, то есть времени моего пребывания в лагерях. Арестован я 20 октября 1939 года. Был судим Мосгорсудом 4 января 1940 года и был оправдан и освобождён из под стражи на волю. Выйдя из тюрьмы, я нашёл свою комнату занятой военным прокурором Голицианом. Тут началась тяжба за комнату, которую мне добровольно отдавать не желали. Пришлось судиться. Тяжба эта привела к тому, что меня судили второй раз и не смотря на всякие запугивания и нажимы из вне, меня вновь оправдали. Я снова стал нажимать на моих захватчиков моей комнаты. Результатом было то, что вместо комнаты меня арестовали вновь 4 сентября 1940 года. Повезли меня сначала на Лубянку, а, затем, в Бутырку. На Лубянке мне дали подписать протокол допроса, в котором были показания моей бывшей жены, то есть от которой следователь добился показаний, что я якобы когда-то в семнадцатом году говорил, что сочувствую «эсэрам». Это был единственный материал, на основании которого мне ОСО дало 8 лет лагерей, о чём мне сообщили уже в Бутырке. Постановление ОСО состоялось 19 ноября 1940 года. Просидел я в Бутырке до 1 марта 1941 года. В этот день меня ночью повезли в «чёрном вороне» на Казанский вокзал. Посадили в Столыпинский вагон и повезли. Привезли в Новосибирск. Останавливались в Сызрани. Из Новосибирска с «этапом» в товарных вагонах примерно в середине марта отправили дальше. 10 апреля выгрузили на станции Завитая Дальневосточной железной дороги. И повезли в колонию №59. начальником колонии был Домаренко. Здесь я подвергся медосмотру и получил вторую категорию, не смотря на свои 55 лет и должен был идти на общие работы, потому что, как артиста певца в ансамбль меня не взяли, из-за того, что у меня была статья 58 пункт 10 и срок 8 лет. Домаренко и другие старались устроить меня в ансамбль, но ничего не вышло. Домаренко отнёсся ко мне очень хорошо, щадя и ценя меня как артиста и мой голос. Он долгое время не пускал меня на тяжёлые общие работы. Наконец, нашу колонну перевели на 165 стройку, где я попал на земляные работы. Возили тачками балласт для полотна железной дороги. Это продолжалось до 20 мая 1941 года. Меня вместе с рецидивистами и разным жульём в количестве 28 человек отправили на штрафную колонну №17 в Богучан. Колонна оказалась каменным карьером, то есть должна была добывать камень для 165 стройки. Здесь я пробыл до 18 сентября 1941 года. Занимался разными делами: в первое время меня определили санитаром. Но начальник колонны всё время грозил выгнать меня за зону на камень, то есть на общие работы. Об этом карьере говорили: «Там где вечно пляшут и поют». Карьер представляет из себя единственную сопку, стоящую в широкой открытой безлесной местности. Расположена она точно возле самой линии железной дороги «великого сибирского пути». Эту сопку далеко видно в степи. Забравшись на сопку для работы, я пел оттуда и мой голос разносился далеко в округе. С низу мне кричали, чтобы я пел ещё, а «норму» мою слушатели выполняли за меня. Но нередко приходилось и петь и выполнять свою норму. Работа была очень тяжёлой и изнурительной. Нормы были очень большими. Я всегда был передовиком производства, не смотря на то, что меня окружала молодёжь не старее тридцати лет. Были и двадцатилетние парни. А мне было 56 лет. Охраняли нас очень строго. Был, однако, один беглец, но его поймали в тот же день. Повезли нас от туда потом опять на 165 стройку на станцию Завитая, где я пробыл до начала октября. 10 октября 1941 года привезли меня на станцию Известковая. На счастье, меня не отправили на этап лесоповала, а оставили по болезни здесь. Так я и остался здесь. Работал на общих работах. Грузил лес. Пилил и колол дрова и так далее. Работы были тяжёлые, особенно, погрузки, стояли жуткие морозы, я начал слабеть и стал «доходить». Эти слова хорошо известны всякому, кто соприкасается с лагерниками. Ни в какие ансамбли меня не брали, не смотря на настойчивые просьбы с моей стороны. На нашу колонну приехал ансамбль под руководством начальника Константинова, художественным руководителем был Геркен, известный опереточный переводчик. Я бросился к ним, чтобы они взяли меня в свой ансамбль. Меня прослушали и нашли, что оперная школа у меня есть и обещали взять. Но Константинов и Геркин, напротив, делали всё, чтобы я не попал в ансамбль. Я это точно узнал впоследствии от начальника КВЧ Новгородова. Об этом факте я расскажу несколько ниже, а сейчас ложусь спать. Сегодняшний день канул и нет ему возврата!
14 и 15 марта. 1946 года.
Ничего не удалось записать 14 марта. Этот день прошёл без всяких ярких эпизодов.
С 8 утра я проделал круг своей жизни и физзарядку и прогулку. Произошла некоторая оценка с репетицией «водевиля». Нужно было репетировать в вольном клубе за зоной и без конвоя нас не выпускали. А мы всё ждали и ждали себе «провожатых», но они запаздывали и мы все в ожидании дремали. Вдруг приходит весть, что конвой на вахте. Константинов как заорёт: скорее пойдём! Прошло минут пять, пока мы продрали глаза и оделись. Тут наш начальник начал метать гром и молнию, грозил отправить ансамбль на лесозаготовки как неработоспособных и т. д. Досталось нам. Оранье, грубые выходки начальника не достигают цели, а, наоборот, работа из-под двойной палки непродуктивна, особенно, в области сценического творчества. Начальник пригрозил репрессиями и потребовал, чтобы работали и больные. Я заболел гриппом и заявил, что петь сегодня 15 марта на хоровой репетиции не могу. Наш уважаемый Фёдор Моисеевич, этот двуликий Янус, пожаловался Константинову, что Сладковский не пел на репетиции, а на него глядели и другие и из-за этого плохо работали все, стало быть, я сорвал репетицию. Константинов в грубой форме пригрозил отобрать дополнительное питание и диетический паёк у тех, кто не предоставит ему от лекпома справки о болезни. Работать в больном состоянии мне приходилось множество раз, но тут меня взорвала наглость «муллы» и я пошёл к «лекпому» и получил от него освобождение от работы на 15 и 16 марта. Чего же достиг начальник «мулла»? а того, что я лёг в постель и перестал репетировать не только пение, но и разговор. Пошли в вольный клуб на репетицию без меня. Завтра, если он будет нажимать точно так же – репетировать не буду.

Чувствую себя отвратительно. Заложило грудь и голоса совсем нет и не будет несколько дней. Для меня самым тяжёлым в болезни голоса является «заложенная» грудь, то есть бронхит и трахеит и, в самом худшем варианте, -- воспаление лёгких. При этих состояниях я вообще петь не могу. Так как не работает самый главный мой резонатор – грудь. А у певцов с моей школой на букву «у» – голос в своей основе грудной. А сейчас она у меня полностью заложена слизью и при всём моём желании, даже, если бы я очень сильно хотел, должного голоса у меня не нашлось бы, как сильно бы я не пытался и не тужился. Да, певцу с любой школой никогда нельзя петь в больном состоянии. Это преступление перед голосом.

Ничего интересного не происходило за эти два дня. Вернёмся же теперь обратно к моим воспоминаниям. Кородубе я работал сравнительно долго, всю зиму. Мучился страшно, мёрз, голодал, страдал и физически и морально. Наконец, задумал вырваться из этого ада, но как?

Тут пришла на помощь медицина. Между прочим, попутно здесь освещу роль медицины в лагерях. Под этим заголовком можно было бы написать целый трактат. Но это не является моею целью. Свою же точку зрения и своё мнение, основанное на долгом наблюдении, я коротко здесь выскажу. Во всякой колонне имеется медпункт с лекпомом. Лекпом имеет право освобождать от работ, если находит нужным, то есть если обнаружит ярко выраженную болезнь или просто верит заключённому, что он болен. Из ста процентов болезней большая половина не даёт температуры, кто в этом деле что-либо понимает, тот со мной согласится. Вот стоит вереница больных к лекпому, желая получить освобождение, но он может освободить только определённое количество больных и нужно, чтобы больных было на колонне не больше определённого процента и когда эта норма переполняется, то поднимается страшная шумиха, на лекпома сыплются нападки, ему грозят снятием с работы и посылкой на общие тяжёлые работы и так далее. В это дело часто вмешивается начальник колонны, который берёт на себя функции врача и проверяет больных. Ну как проверить, болен ли тот или иной заключённый? Если есть температура, то и начальник колонны может поверить, что болезнь, видимо, есть. Ну, а как быть в том случае, когда температуры нет?

Вот тут и начинаются наши муки. Больной не может двигаться, а его тащат на работу. Безобразий в этой области было и есть множество. Мне рассказывала одна фельдшерица. Она работала на женской колонне, где-то в лагере. Приходят к ней больные женщины нацменки с просьбой освободить от работ. Она ставит градусник – температуры нет. И, стало быть, нет причин для освобождения от работ. «Сюстра!», -- говорит нацменка, -- «я не могу работать, освободи!» «Нет, освободить не могу, не имею права, нет причин», -- говорит медсестра. И что же? Посидела, посидела несчастная несколько минут и тут же уснула вечным сном! Вот тебе и «Сюстра». Такие случаи, конечно, не часто, но были и возможно ещё будут. Ведь о этом нигде не говорят, так как это наши внутренние лагерные дела, а они не разглашаются.

Таким образом, видно, что медицина в лагерях играет огромную роль по части сохранения живой рабочей силы. Медицине представлены для этого довольно обширные права. Лично я не могу не быть признательным всем медицинским работникам, несущим по воле ли или по неволе свой крест в лагерях. Иногда бывает, что медицина вырывает из рук смерти безнадёжного заключённого. Таких случаев было множество, но не место здесь заниматься описанием всех этих фактов. Ну и вот, на Кородубской колонне я стал просить лекпома помочь мне, так как я ослабел от тяжёлых работ. Лекпом изредка давал мне передышку, освобождая от выхода на работу. Рядом с Кородубской колонной находилась отдельная штабная колонна и при ней был самодеятельный кружок, который поставил своей целью вырвать меня с Кородубской колонны к себе, где мне было бы значительно легче. Долго длилась борьба за меня. Наконец, она увенчалась успехом. Мне удалось перейти на штабную колонну, на которой меня определили на работу в овощехранилище, перебирать картошку и резать глазки для посадки. Описывать эти операции не буду, так как они всем известны.

Как-то раз я набрал с собой с десяток картофелин. Положил их в ватные штаны. Меня обыскали на вахте, картошки отобрали, а меня с работы сняли и отправили конюхом на конбазу, где я и пробыл до самого лета. С февраля – марта 1942 года Деев Геннадий и Пронин меня сильно выручили и, наконец, вытащили из Кородубской колонны в штабную колонну. Особенно Пронин проявил ко мне заботу и внимание, большое ему спасибо и дай бог ему здоровья. Он был отправлен куда-то с этапом к Печёре, а с Деевым мы вновь встретились в Комсомольске и работали вместе в ансамбле, но он вновь со мной расстался в Комсомольске. Чтобы записать всё, что произошло со мной в лагерях, потребовалось бы много времени, а, главное, места. Ни тем ни другим я не обладаю, поэтому ограничусь кратким образом главных эпизодов моей жизни. Чтобы закончить Кородубскую эпопею, записываю следущее. Что описывать жизнь конюха? Конечно, артисту оперы, певцу, имевшему успех у публики, культурному работнику, работа на конюшне конюхом, роль не особенно завидная, но я должен был выступать в этой роли перед лошадиным зрителем и мне было хорошо и лошади были довольны. С конюшни меня сняли как «здорового» и отправили на лес, в лесопильный завод. Проработал я на заводе всё лето 1942 года. Работа была для меня очень тяжёлой и я начал искать случая перейти на другую или вовсе обратиться в другие места. На конюшне я достал учебник немецкого языка и решил им заниматься.

Без учителя было трудно, но те уроки, которые я получил в Бутырской тюрьме у одного австрийца, фамилию его забыл, мне пригодились. Я не расставался с немецкой книжкой, от чего имел массу неприятностей. Его у меня украли и после него ещё был учебник, и его тоже украли. Наконец, мне прислали из Москвы учебник Куфельда и он поныне находится у меня и я его уже прошёл весь, но не всё усвоил хорошо. Без учителя трудно. Но я отвлекаюсь от прямой цели. Чтобы сократить рассказ о Кородубе, скажу, что в сентябре лекпом помог мне направиться в больницу, где врачи оказали мне радушный приём, выражаясь языком «муллы». Получилось так, что из лазарета меня сманили на сельхозколонну №25. мне обещали золотые горы, но жилось мне в сельхозе довольно плохо. Вскоре меня отправили на работу для меня совершенно не интересную. Начальник Корешков в своём административном решении решил «Шаляпина», как он называл меня, использовать на корчёвке леса. Вижу, дело плохо, я к врачу Золотникову, который напавил меня в лазарет.

Корешков упёрся, не пускает, грозит назначить комиссию для проверки моей болезни, но ничего у него не вышло и я отправился в лазарет. Из лазарета меня на Известковой наконец взял в ансамбль начальник Розанов Василий Григорьевич. Где бы он ни был и кем бы он не стал – всегда останусь ему благодарным. Константинов бы этого не сделал, он был снят с этой должности и вместо него был назначен Розанов, который и оказал мне услугу, взял в ансамбль, чего я добивался с самого начала приезда в лагеря. 18 февраля 1943 года началась моя работа в ансамбле на станция Известковая, то есть там, где я нахожусь и сейчас, то есть в конце своего срока. О работе ансамбля я вкратце здесь напишу между делом, то есть во время записей, которые веду ежедневно. Сейчас 2 часа ночи. Заканчиваю. Чувствую себя плоховато. Ломит ноги и какое-то общее утомление.
16 марта 1946 года.
День у меня сегодня на положении больного, гриппозное состояние не прошло, голоса нет, не только певческого, но и разговорного, стоит один хрип. С утра, однако, получил роль «Золотникова», мой «мулла» сделал попытку взять меня на репетицию в вольный клуб. Как же я жутко ненавижу этот «ледник», там я и простудился. Я указал «мулле», что у меня освобождение и на сегодня. «Как же так, оно было только на вчерашний день», -- недоумевающем голосом обиженного ребёнка воскликнул «мулла», не желая верить услышанному. «Нет», -- говорю я, -- «посмотрите хорошенько». Больше он ни сказал ни слова, увидев, что я прав. Можно вообразить, зная его скверный характер, сколько он чертей послал, ругаясь матом, на мою голову. Но, деваться ему не куда, ведь я прав. Он хотел официальных документов, на те, получите! Весь день прошёл в бараке. Решил не гулять. Это для меня большое лишение, но я уж и не знаю, за что мне хвататься в моём больном состоянии. С одной стороны, чистый воздух не может быть вреден больному голосу, но при гриппе не рекомендуется выходить из помещения. Уложить меня в постель – задача трудная. Я как лошадь весь день мотаюсь на ногах. Заниматься сейчас чем-либо как-то не хочется. Это недомогание подкосило меня и работоспособность у меня снизилась. В четыре часа дня вернулась часть людей из вольного клуба. Другие там с «муллой» всё ещё репетируют водевиль, он мою роль сейчас там проводит сам, ну, и пусть забавляется, если сумел меня сам вывести из строя. Я ведь, предупреждал, что этим всё и кончится, но он не хотел ничего и слушать. Теперь пожинает то, что посеял. Сегодня читали интервью товарища Сталина с корреспондентом газеты правда. Товарищ Сталин замечательно разгромил а своём интервью Черчилля. Отклики всех наших газет с ним согласны. Я полагаю, что положение Советского Союза в мире, а так же имя Генералисимуса Сталина настолько значительно во всём мире, в том числе в Англии и Америке, что Черчиллю будет трудновато в близком будущем сколотить против нас желанный ему блок. То, о чём мечтали лучшие прогрессивные умы прошлого века, товарищ Сталин осуществил своей мудрой политикой, позволившей ему объединить всех славян Европы. Самое трудное было добиться примирения с Польшей, но товарищ Сталин сумел расположить и Польшу, эту испокон веков нашу завистливую, хвастливую, гордую «Шляхтичку» соперницу. Политика не является предметом моих записей. И, поэтому, я перехожу к своей основной теме – своей лагерной жизни.
17 марта 1946 года.
Моя болезнь гриппом приковала меня к постели. Всю ночь провёл в «жару» с температурой. Говорят, что я стонал, кряхтел, разговаривал и кричал ночью. Меня одолевали всякие сновидения, из которых ясно помню, что кто-то мне доказывал и говорил, что мне дали в отсидке скидку и скостили мне не год, а полтора года. Странный сон. Он, очевидно, основан на том, что я часто думаю и гадаю, скинули мне срок с полгодика или нет, больше мне уж и не нужно. Посмотрим, чем кончатся и мои ожидания, и мои сновидения. Сегодня выходной день для всех. Но мне всё равно. Я болен и поправлюсь не раньше, чем через неделю. И ещё вопрос – вернётся ли ко мне голос, который напрочь отсутствует. «Мулла» завтра замечет икру, та как моё отсутствие в хоре и невозможность демонстрировать на просмотре свои два дуэта: «Моряки» и «Не шуми ты рожь» заставит или отложить просмотр или снять мне номера. Кроме того, задерживается подготовка водевиля, который и так идёт плохо, вследствие отсутствия «актрис», ибо то, что есть – не актрисы, а жалкое подобие, кроме одной Урусовой, которая, может провести свою роль удовлетворительно. Водевиль «От нежного сердца» не плохой, но требует «мастерства», которого у нас нет. День почти уже прошёл. Меня сильно знобит и грудь напрочь заложена. Очевидно, никаких новостей до сна не произойдёт, а поэтому на сегодня этим и ограничусь. Нельзя не отметить, что сегодня был яркий солнечный тёплый день. И, даже, совсем определённо капало с кровли и таяло на дворе. Возле самого нашего барака стоит общая «уборная» и, таким образом, мы утопаем в гавне. А когда начнёт таять по настоящему, то совсем будем снесены гавённым потоком, то как уборная стоит выше нашего барака и весенние воды вместе с гавном хлынут вонючим потоком и заполнят наш «гавённый ансамбль» со всеми его обитателями. Это, конечно, фантазия, но нельзя не сказать здесь о «лагерных курьёзах».

Что касается дальнейших записей своей лагерной жизни с момента поступления в ансамбль, то на досуге я займусь ими. Описать всего я не в состоянии, так как потребовалось бы много бумаги, а у меня её очень мало, запасы иссякают, а блокнот почти наполовину исписан и мне ещё нужно тянуть здесь лямку 7 месяцев, как не сокрашайся, а придётся о многом умолчать и взять только «этапы» в хронологическом порядке. Да, и о многом я порядком просто уже подзабыл и припоминаются только яркие картины жизни. Сегодня я и не гулял, и не занимался ни чем – болезнь всему помеха.
18 марта 1946 года.
Весь день прошёл без особых событий. Болезнь продолжается. Получил письма из Москвы от Татьяны Степановны, пишет о Людмиле. Я ей ответил. От Толи и из Тин от племянницы Наташи Сладковской, дочери брата Феди, который умер после неудачной операции. Последнее письмо меня взволновало, я уже на него ответил. После Феди осталось пять сирот и, вот, они уже почти все подросли, правда, трое ещё маловаты. Миша, первый по старшинству, служит в армии и находится сейчас в Корее. С племянниками буду держать тесную связь, надеюсь, что мне удастся вывезти всех из этих злополучных Тин. Думаю, что мне это удастся, переселю их всех к брату Никите в Крым. Они ему не помешают, так как в колхозе всем работы хватит. А, может быть, я придумаю для них ещё что-нибудь другое.

Жаль, что я никого из них не знаю и не представляю, кто к чему склонен. Может быть, там кроются какие-либо таланты. Из писем я постараюсь узнать обо всём. Наташа стала слесарем по ремонту вагонов на транспорте. Пишет довольно грамотно, а почерк уверенный и твёрдый, это указывает, что у неё твёрдый характер. Как жаль, что я сейчас не могу её помочь материально! Она пишет, что её совершенно обокрали. Бедная девочка! И какое проклятие всем нам на голову это наше русское варварство и только мы, русские, отличаемся этим качеством: и как шакалы смотрим, нельзя ли чего-либо украсть или хапнуть на дармовщину и крадём и хапаем самым бесстыдным образом, не взирая ни на что. Чем это объяснить? Куда не сунешься – у нас везде только одни казнокрады и проходимцы! Мне кажется, что это происходит от слишком мягкого наказания за воровство. Нужно и за частную кражу давать по десятке, а, также, и за лагерную кражу увеличивать наказание, а у нас слишком благожелательное отношение к ворам. Вор в почёте, нечто вроде героев нашего времени. Лагерная кража у заключённых никак не карается, а, потому, и процветает. Здесь им весьма махрово, им здесь не кнут, а малина. Не понимаю, при чём здесь исправительные лагеря. Кого они здесь исправляют? Воры – ворами, бандиты – бандитами, проститутки – проститутками, -- исправления я тут никакого не вижу. Итак, мою бедную племянницу воры оставили в том, в чём она была на работе, а в чём девушка слесарь бывает одета на работе? И вот, она на длительное время обречена ходить как нищая, не имея во что переодеться. Её дядя сидит за решёткой, то есть на зоне и не может заработать, чтобы помочь бедняжке. Но я не теряю надежды придти им на помощь. Только бы вырваться на свободу и начать работать так, как я умею.
19 марта 1946 года.
Что можно сегодня записать? С утра чувствую себя плохо, всё время держится температура. Однако, репетировал водевиль. Мулла не унимается, ему вынь да положи бумажку от лекпома об освобождении. Был у лекаря, никаких лекарств нет. Температура 38 градусов, освобождение на завтра получил. Мулла включил меня в работу, тут и сольные номера и водевиль и «Русалка». Завтра я преподнесу ему желанную бумажку, от которой у него будет бледный вид. Вот они…гримасы лагерной жизни. Эта падаль, ободранный мартовский кот, одиннадцать лет просидевший за казнокрадство в лагерях, на моё несчастье, присосался в этом же лагере сверх срока и не думает никуда уходить, так ему нравится его вторая родина.

Меня он не переваривает, но я плачу ему тем же. Он чувствует моё презрение к нему и как к человеку, и, особенно, как к художественному руководителю. Лгун, мерзавец, шкурник и наглец, каких редко можно встретить. Слишком много внимания я уделил этому с позволения сказать руководителю, только жаль испорченной бумаги. Написал сегодня письма Мише, племяннику и уже отнёс их к письмоносцу. Письма наши, конечно, лежат подолгу на нашей лагерной почте – их там тщательно перечитывают. Жду писем из Владивостока от сына и невестки. Письма должны быть очень важные. День сегодня был тёплый, сильно всё таяло и в валенках ходить уже было нельзя. Нам выдали в коптёрке реквизитные ботинки. Будем их носить пока нам не выдадут летнюю обувь. Реквизитные ботинки велики и тяжелы, но прочные и ноги будут сухими, а для меня это самое главное. К промокшим в грязи своим ногам я чувствую физическое отвращение, они мне противны, поэтому, я всю жизнь старался запастись прочной обувью и эту свою черту я не забыл и в лагерях. Сегодня на репетиции было много споров о цветах в музыке. Занимался просмотром своего репертуара.
20 марта 1946 года.
Двадцатое число каждого месяца -- это знаменательная для меня дата, так как с этого числа начинает убывать новый месяц с моего срока. Завтра начинает убывать седьмой месяц до окончания срока. Сегодня у нас переселение в другой барак. Нам дали новое помещение. Оно и хуже и меньше прежнего. Переселение длилось с утра и до самого вечера. Весь день прошёл в суматохе. От репетиции я отказался по болезни. На 21 марта тоже получил освобождение. Завтра наши собираются ехать на гастроли в Богучан, но я думаю остаться, так как боюсь осложнений после гриппа. Мулла, конечно, меня потащит. Но сейчас я откажусь. Температура не покидает меня. А, стало быть, я не могу считаться здоровым. В новом бараке тесно, но у меня койка стоит на хорошем месте. А, самое главное, никакая зараза никакая зараза со мной не соприкасается. Я имею ввиду заразу в лице нашего актёра и горлодёра Кострина. Он неряха и хулиган, поест, попьёт и начинает плеваться и сморкаться на пол. А я этого категорически никак не перевариваю. На мои замечания он сквернословит и нецензурно бранится. Что же делать? Мне только и остаётся, что презирать эту мерзость, этого членососа Костромина. В старом бараке он спал со мной рядом, он же, зараза, и заразил меня гриппом, так как эта гадина на меня и кашляла и чихала, когда я спал и не мог от него отвернуться. Слава богу – я сейчас буду далеко от этой зловонной заразы. Сейчас моя койка отгорожена от других с обоих сторон тумбочками. С одной стороны спит Блохин, а с другой Вольский. Завтра увидим, как будут развёртываться события. А сейчас спать устал.
Между прочим, пианино от переноски совсем пришло в негодность.
22 марта 1946 года
Вчерашний день прошёл, канул в вечность. Ничего записать вчера не удалось из-за недостатка времени, а скорее по небрежности и лени. Целый день проболтался на положении больного. В бараке сутолока, теснота, шум. Была репетиция оркестра. Мучили бедных композиторов часа два – три. Мне тоже попало. Оркестр, вполне, достоин того, чтобы им мог гордиться Мулла-Епишкин. Особенно когда он исполняет на сцене антракт из оперы «Кармен». Словом, ребята тут не «подкачают», так как в оркестре слышатся и гуси и утки и визгливые свиньи, словом, чуть ли не все прочие птицы, животные и звери. Хотели ехать вчера в Богучан. Но, оказалось, что конвоя не дали. Одного конвоира мало, а двоих дать не могли – дефицит в кадрах. Я всё равно не поехал бы. Сегодня тоже куда-то собираются, но я не поеду. Вчера неожиданно выпустили весь ансамбль из зоны в вольный клуб на кинокартину «Близнецы». Я не пошёл. Во-первых, по болезни, а во-вторых – картина мне ничего хорошего не сулила. Часа два я оставался в бараке один и был рад тишине и одиночеству. Просмотрел партию Эскамильо, я её почти забыл, но начал постепенно вспоминать. Пересмотрел клавир Евгения Онегина. Кое-что мысленно пропел из некоторых сольных своих партий. Когда нет у меня голоса, при мысленном пропевании, я ставлю все свои гортанные мышцы в нужное положение и мысленно делаю с гортанью, связками, а и иногда с диафрагмой всё то, что работает в реальной жизни на сцене. К этому приучил меня мой педагог Филлиппо Торно. Не беда, если болеешь и нет голоса или не можешь петь по какой-либо другой причине: с голосом или когда его нет мысленно и мышцами в уме можно и нужно пропевать все свои вокальные произведения. Иной раз даже и во сне открывается тебе в пении что-то новое, гениальное и простое. Это подтверждает сотни раз нашу русскую пословицу: всё гениальное просто. И вот как-то во сне, занимаясь с моим покойным педагогом, я получил от него откровение, он мне сказал на ломанном русском языке без склонений и предлогов:
«Мишенка, пет как разговаривай, как каждый ден нормальный жызны…».
Потом он, как всегда, продемонстрировал своим голосом эту свою гениальную фразу, спев отрывки на итальянском языке из «Фигаро» и пролог из «Паяцев». Тогда во сне я отчётливо, чуть ли не до деталей увидел всю работу его гортани. Его гортанные мышцы, держащие гортань в певческом положении показали мне тогда мощными канатами, которые намертво держат её в нужном певческом положении, а на самых крайних нотах, эти канаты натягивают её ещё ниже и глубже, но не назад, как когда-то я имел привычку делать по неопытности, а максимально вперёд. Это был и сон и явь одновременно. И у меня нет ощущения, что мой педагог умер. Он находится постоянно, практически всегда рядом со мной и помогает идти всё дальше и дальше к моему совершенству. Но хватит о вещих снах, иначе, вы будете надо мной смеяться и думать, что старик совсем свихнулся на зоне. Вокал и сны не входит в цель моих повседневных записей.
Потом, я повторил ещё слова заключительной сцены Онегина с Татьяной. После этого, переписал слова «Сомнения» и Ave Maria Шуберта. Я их знаю, но иногда путаю и сбиваюсь в них с текста. Жаль, что идею «Сомнение» не написал Пушкин, а Кукольник, иной был бы текст. Гений Глинки увековечил Кукольника.
Написал письмо племяннице Наташе в Тины. Писал Людмиле, но не дописал, закончу как-нибудь на днях. Надо от неё дождаться ответа на уже выраженное моё мнение относительно её чудовищного положения, морального, материального и физического.
Жутко не повезло мне с детьми – ни одного полноценного человека.
Все какие-то уроды и недоноски. Не радуют они меня. Только одни огорчения и разочарования от них!
День подходит к концу. Скоро вечер. Всё собираются ехать на гастроли в Богучан. Не знаю, дадут ли им конвой. Я решительно откажусь от поездки, так как грипп ещё не прошёл, а в дороге я могу получить осложнение. Мулла будет рвать и метать, но меня это теперь уже не страшит, хрен ему с винтом в определённое его интимное место!
День сегодня прошёл совсем незаметно. Ничего не сделал и делать просто ничего не хотелось, какая-то апатия и упадок сил. Но я не поддаюсь унынию, а гоню его прочь.
Написал добавление к письму Наташе, для ребятишек, моих племянников. Судьба их меня угнетает. И я думаю им помочь, если сам не буду нуждаться в помощи, но в чьей?
Кому я нужен в свои 64 года? И кто и чем мне может помочь? Откуда мне ждать помощи?
Но кому нужно помогать старику, чья жизнь практически совсем догорела до конца?
Ну, уж нет, спасибо, ничьей помощи мне не надо, лучше я буду помогать другим!
День был тёплый и сильно всё таяло. Нежданно-негаданно – вымылся в бане.
Как же приятно ощущать, что ты чистый! Сейчас у нас в новом помещении и умыться негде.
Умывальник и вода за дверью в сенях. Но по утрам сейчас ещё холодно. Вода там замерзает.
И мне не хочется там простужаться, а тем более получить осложнение после гриппа. Два истекших дня я совсем не умывался, мыл только лишь руки. В бараке жить тесно и не очень приятно: шум, гам, музыка, накурено, матерная ругань, грязь, зловоние и так далее. Это жутко неудобно для певца-вокалиста. Что же делать, ничего не поделаешь – это лагерь, это зона. Лопай то, что дают, да ещё скажи спасибо! Сам ты изменить ничего не можешь.
Итак, 22 марта 1946 года заканчивается, оно ушло в вечность…
23 марта. 1946 года.
13 часов. Все наши ушли в вольный клуб за зону на репетицию. Я, на правах больного, не пошёл, а остался в бараке и наслаждаюсь тишиной и одиночеством. Дневальный мне не мешает. Попробовал немножечко петь. Голос ещё в плохом состоянии, «тяжёлый», матовый, хриплый, грудь не резонирует. А без этого главного резонатора голос никогда звучать по настоящему не будет. Все профессора, маги и чародеи вокального искусства всегда тычут пальцем в переносицу или многозначительно поднимают указательный свой палец вверх – заставляют петь в «маску», в твёрдое нёбо, в «задницу», в корни зубов и так далее, а о главном грудном резонаторе и вовсе не упоминают или не знают. Как же это они неразумные потеряли свою «грудную маску», свой грудной резонатор?!

Но я строго и неуклонно придерживаюсь своего личного мнения и опыта и в первую очередь придаю огромное и первостепенное значение всей грудной клетке, лёгким и всему прочему, связанному с этими органами. У певца, прежде всего, должна звучать грудь, так как в основе всех мужских голосов лежит грудное голосообразование, то есть грудная мужественная опора и звуковедение. И главной задачей каждого певца, поющего грудью должно быть выравнивание всех нот переходных регистров, то есть непосредственное сглаживание регистров по всему певческому диапазону любого певца, чтобы голос был ровным и звучащим в одном определённом месте. В основе же женского голоса лежит головное звучание и голос у них выше на целую октаву, чем у мужчин. С женскими голосами работать гораздо проще и легче, чем с мужскими.

Как же мне порой мерзко и противно слышать и слушать тех певцов, которые уподобляются бабам и женщинам, голося изо всех сил на задранном вверх кадыке, стараясь искусственно против природы петь «бабскими» елейными голосами.

Я говорю со всей ответственностью, что головное (если певец его ещё правильно нашёл) женское голосовое начало в основе певческого голоса мужчины – это безобразие и пошлая карикатура и пародия чистейшей воды на нашу матушку природу.
Но вокал не является темой и предметом моих повседневных записей.
Будущее покажет насколько мне удастся осуществить то, что я задумал и доказать правдивость своих положений.
День сегодня сравнительно тёплый. Тает, но не так сильно как вчера. Мулла всё собирается везти ансамбль в Богучары. Но на пассажирском поезде ехать не разрешают. Он собирается усадить свой ансамбль и своих «артистов» -- клоунов на «вертушку», то есть на «товарняк».
Меня это путешествие не греет и не улыбается, я никуда сегодня не поеду, так как боюсь осложнений после гриппа, не дай бог привяжется опять какая-нибудь «зараза» или хворь
Мулла об этом не думает, но мне всё это не безразлично. Голоса ещё нет, а потому, мне и ехать на гастроли не с чем, так как я не в состоянии спеть ни одного своего сольного номера.
Им, прежде всего, нужен мой голос, а его просто нет и он находится ещё в больном не рабочем состоянии, стало быть, если голос мой оставить, то и мне придётся остаться вместе с ним. Мулла желает и шлёт мне тысячу проклятий со своего воображаемого минарета.
Становится пасмурно. Не пошёл бы снег или какая-либо слякоть.
Отправил письмо с освобождающимися Наташе, она скоро его получит. Бедная девочка, трудно ей содержать всю семью. Скоро она получит передышку, так как вернётся из Красной Армии Миша.
19 часов вечера. Лагерь есть лагерь! Поездка отменяется, а сколько было разговоров? Пришли все с репетиции и всё изменилось. Я рад, что пока никуда не едем, можно мне немного подлечиться, поправить голос и вообще придти в нормальное состояние. Завтра приступаю к репетициям. Итак, завтра я должен быть здоровым. Дело за голосом. День прошёл благополучно. Ни снега, ни дождя не было.
24 марта 1946 года.
Сегодня воскресенье, был день отдыха. День уже прошёл. Сейчас 23 часа. С утра было видно, что день будет яркий и тёплый, так и оказалось. Пригревало солнце и снег сильно таял. Возле барака бежал весёлый весенний ручеёк. После гриппа я ещё не поправился. Голос ещё не в порядке. Встал рано и весь день почти не спал, если не считать минут 20, когда я по воробьиному немножечко вздремнул. Просмотрел «Русалку», «Кармен», заглянул в немецкий учебник. С немецким языком учёба продвигается слабо. Я собой не доволен. Единственная причина таких послаблений для меня – моя болезнь. Поправлюсь – прижму себе хвост. Однако, утром, когда все спали – занимался уже физкультурой. С завтрашнего дня начну прогулку и занятия. Довольно прикрываться своей болезнью. Дни уже победили ночь. С 22 марта – день весеннего равноденствия. Сегодня день был уже длиннее ночи на несколько минут. Жду писем от сына. Мне очень важно знать, что он предпринял в требуемом смысле. Хабаровск совершенно молчит. От этих ответов зависит мой план выбора себе места жительства после освобождения. Напишу в Хабаровск ещё открыточку. С Южного Сахалина тоже жду ответа на свой запрос. Ну, итак, ложусь спать. Читал «горе от ума», но не закончил его. Старое дорогое вино!
25 марта 1946 года.
Встал в 6.30, позанимался гимнастикой, все ещё спали и я торопился сделать свой «моцион» до курильщиков. Утро было пасмурным и шёл снежок. Однако, к часам 10 стало ясно. Мы пошли в клуб на репетицию водевиля. Я уже на положении здорового. Репетировали до часа дня. От пения я отказался. Голос никак не звучит. День прошёл и нет его и следа от него не видно. Работы над собой продуктивной нет. Масса неудобств. Теснота, духота, шум и вообще, здесь не место для работы среди этого сброда. Вчера слушал «Тоску» по пластинкам миланских артистов. Замечательна Тоска, затем Скорпио, намного хуже Кавародосси. 

Артист, исполняющий роль Скорпио пел с еле заметным, лёгким придыханием. Но школа у него не была на «у». Кавародосси же кое-где сходил на горло, а груди у него не было. Слабоватая у него школа. Поёт природой. Но в некоторые ноты попадает хорошо. В первой арии мне понравилось его си-бемоль. Я получил бы огромное удовольствие и наслаждение, если бы не мешала наша «банда». Сегодня гулял около часа. Довольно сильно подморозило.
Хорошо, что ноги надёжно оснащены американскими ботинками, они крепкие, устойчивые и тёплые.
26 марта 1946 года.
День как всегда канул в вечность. В 6 утра проделал зарядку. Гулял по полотну железной дороги. В клубе репетировал водевиль. Вот, в перерыве я и ушёл прогуляться. День был яркий. Таяло. Получил письмо от Т.С. пишет о своих горестях. Нет искренности и простоты в её письмах. Всё какая-то выдуманность и неестественная надуманность. Надеется получить комнату, которую выпустила из рук, эвакуируясь из Москвы. Спрашивается, куда её нелёгкая понесла из Москвы? Нет у неё головы, да и не было её никогда. Отсюда и дети мои вышли не совсем удачными и удачливыми. Сова никогда не принесёт сокола. Однако, время идёт. Проходит всё.
27 марта 1946 года.
Встал в 7 часов утра. Пофизкультурил. Погулял с часок. Переписал роль Безсудного из комедии «На бойком месте». Собираемся ставить эту пьесу. Срок очень ограниченный, только один месяц. Я попал в драматические артисты. Это потому, что играть некому.
Роль трудная, не знаю, справлюсь ли. Голос до сих пор не вернулся. Петь ещё не могу. Сейчас полночь. Перед сном прогулялся. Нужно большое мужество, чтобы прогуливаться ночью по мёрзлой зоне. Американские ботинки хорошо защищают от холода. На них полкило гвоздей и ещё здоровые подковы на каблуках, тяжеловато ногам, ходишь как подкованный жеребец, но стоишь на них очень твёрдо. Сейчас лягу спать.

Прочёл пьесу «На бойком месте». Итак, -- спать. Сильно устал.
28 марта 1946 года.
День начался обычно. Утром подморозило и было сухо. Сделал прогулку около часа. Целый день провозился с новой ролью Безсудного. Репетировал, вернее, читал два раза. Потом обсуждали пьесу по «Станиславскому». Но разговоры разговорами, а игра игрой, они мало кому чем помогут. Миловидов и Аннушка «плавают», да и мне трудновато. Одна Евгения (Урусова) играет саму себя, у неё всё выходит великолепно. День был пасмурный. Шёл снег. Таяло. Везде слякоть и грязь. Мылся в бане. Голос не звучит. А работать им приходится. Положение тяжёлое. Сегодня ложусь рано в 11 часов ночи.
29 марта 1946 года.
Март уже совсем на исходе. День сегодня мало чем отличался от всех прочих. Таяло. Грязь. Скупое солнце. С утра подморозило и я смог в 8 утра сделать получасовую прогулку. Физзарядку я сделал сокращённую, так как вся орава поднялась и начала ходить, шуметь и курить, а при этих условиях и развернуться не где, что тут уж делать, опоздал. Целый день читал пьесу «На бойком месте». Мой голос плох по-прежнему. Сейчас полночь. Идёт снег. Сыро, слякотно, начинается дальневосточная весна. Получил письмо от Тани. Оно скупое и бессодержательное. Спрашивает о размере моего костюма, но я ей писал уже об этом. С колонны сегодня выпроводили бандитов и воров, которых невесть откуда нагнали. Ненавижу эту мразь, она здесь особенно отвратительна, и всё молодёжь, рослая, упитанная, видно, что не выработалась. Эту падаль берегут, а её нужно стереть с лица земли: толка от них не будет никакого и никогда. Это паразиты и нужно было бы с ними поступить как с паразитами. Вся их жизнь и стихия -- это грабежи, карты, водка, проститутки и проституция и поножовщина.
На днях зарезали такого одного. Всё занимаются здесь на зоне поборами и грабежом, управы на них нет никакой. Ложусь спать под звуки радио.
30 марта 1946 года.
Ещё один день миновал. Утро началось так же как и всегда. Встал в шесть тридцать. Сделал гимнастику и довольно длительную прогулку: 20 раз прошёл по зоне из конца в конец. Завтракал. Началась «читка» «Бойкого места». В вольный клуб пришли в 3 часа. Репетировали водевиль. Итак, весь день прошёл в работе. Голос совсем устал. Лечить бы его ещё и лечить, да нечем и некогда. Вот это она, наша жизнь. Тяжело сознание полного бессилия. Предлагают ехать ансамблю в Кульдур для выступлений, я думаю не ехать, так как петь не могу, а больше мне там делать нечего. Всё таяло. Грязно и слякотно.

Огромное сердечное Спасибо за предоставленную статью,Славе Куликову.Моему другу и учителю!!!!

Ваш e-mail: * Ваша фамилия: Ваше имя: * Ваш город: Подписчиков:

Твитнуть